Посеем семена добра…

 

   Я умерла.
 
   Последняя  мысль оформилась в слова : «Я хочу заново написать свою жизнь». Именно  они   прозвучали внутри меня, когда я  очнулась  в туманном пространстве, где никого  и ничего не было. Только   рассеянный свет и  тишина такая глубокая и  абсолютная, что в первые секунды показалось – ты растворишься в ней, исчезнешь, чтобы не  нарушить  собой  картину  этого  всепоглощающего  безмолвия.
 
    Я ждала, как зверек, попавший в капкан,  со страхом обреченности и наивной надеждой, но  никто не появлялся  со спасательной операцией.
 
   — Ну и пусть, — согласилось то, что  определялось, как «я». – Пусть меня разложат на атомы,   субатомные частицы   или … что там у них еще?  Все равно ничего не могу…

   Время шло, но  ничего не происходило.  Никто не собирался покушаться на меня.  Надо было как-то обживаться и привыкать. Но к чему? Все вещи, к которым я успела привязаться в жизни, исчезли, а вместе с ними пропали  привычки. Меня не мучили ни холод, ни голод, ни жажда, ни желания. У меня ничего не осталось… Но я четко понимала, что  сохранилась  «я сама». И еще я понимала, что в этом моем «я» содержалась  память обо всех привычках, желаниях и мыслях, которые когда-либо, пусть и единожды, появлялись тогда, когда я жила на Земле.  Земля…  Отчаяние захлестнуло меня, пытаясь уничтожить  воспоминания  о доме и  близких, а это было равноценно уничтожению «меня».   Чувство  беспросветной тоски  так походило на боль  узника, приговоренного страдать  вечно, что заслонило собой память о надежде на спасение.
 
   — Я и впрямь умерла?
 
Вопрос прозвучал риторически .   А в ответ – все то же совершенное безмолвие.   И  вслед за ним снова   страх и  отчаяние… Так длилось долго… Я  мучительно привыкала к новому.
 
   Сколько времени это заняло? Откуда я знаю? Ощущение  продолжительности тоже обитало лишь внутри меня памятью солнца и ночи, снега и ледяного напитка из апельсина в июльскую жару. Во мне помещалась вся личная библиотека с памятью приобретений и утрат, опытом  ошибок и верных поступков. Все, что я слышала когда-то или читала, все, что выбирала, что осознавала и что чувствовала,  начинало заполнять собой молочный туман моего небытия.  Яркой голограммой воссоздавалась реальность – знакомая, привычная, узнаваемая.  Я «видела», как обрывки, не связанные между собой, вдруг сливались в единую картину , линии искривлялись, соединяя разрозненное и открывая причинно-следственные связи моего поведения и  часто неосознанных выборов .  Страх и заброшенность стали отступать. Наблюдать «себя» со стороны казалось занятием интересным   или, точнее,  любопытным до чрезвычайности.
 
   А потом вслед за глобальными отображениями чувств и ощущений стали проявляться лица. Их становилась все больше и больше. Не всех мне удавалось узнавать сразу. Я подолгу задерживала «взгляд» на некоторых из них, пытаясь вспомнить обстоятельства, при которых произошла встреча, свое отношение к ним и те слова, через которые мы пытались что-то донести  друг до друга. Здесь моему изумлению, а следом и беспокойству  не было конца. Сколько не нужных слов! Сколько  ударов друг об друга! Сколько непонимания и эгоизма! Чудовищно! Наблюдая за картиной в целом я приходила в ужас от себя самой, там на Земле… Это длилось бесконечно долго и я никак не могла остановить  столь жестокий процесс.  Если бы я могла кричать и плакать! Если бы сумела кого-нибудь позвать на помощь!  Я билась о себя саму в неистовом желании  избавиться от чувства приговоренного к страданиям в вечности.  Как вдруг в дальнем углу моей личной вселенной что-то сверкнуло. Внимательно приглядевшись , я «вытащила» из кучи еще не рассмотренных  артефактов из земного бытия    кольцо, на котором была надпись: «И это пройдет». Ах, да  — перстень царя Соломона…
 
  Мне  захотелось закрыть глаза, чтобы  прийти в себя и успокоиться, но у меня уже не было глаз и поэтому стало необходимо обучаться создавать гармонию и равновесие иначе. Как?  Я стала не торопясь всматриваться  в каждое лицо, медленно вспоминая все, что было с ним связано в моей жизни. Внимательно и пристально «вынимать  изнутри себя» взгляды, интонации, слова, жесты, мотивы.  Труд казался титаническим. Но мне некуда было торопиться… У меня была Вечность. Я сама была вечностью.  Процесс  осознания заменил собой время. С этого момента оно исчезло, как данность, запомнившаяся изнутри «меня».  Но гармония  не приходила. И равновесие тонуло в кубизме моей разноцветной какофонической  реальности.
 
   В какой-то момент  я увидела, что люди, которые задерживались  в моей жизни, были  чем-то похожи  друг на друга. Только чем? Неприкаянностью,  болью,  отверженностью… Мужчины и женщины, дети и старики казалось, чего-то ждали от меня, чего-то такого, что я могла им дать, но почему-то не давала всем, а лишь некоторым, да и то недостаточно.  Чего я боялась? Раздать себя без остатка, а потом  исчезнуть в общем людском океане?  Превратиться вместе с ними в такую же неприкаянную? Одно воспоминание заменялось другим, попадались особо тяжелые случаи, где мне было необходимо забыть про инстинкт выживания, идти на помощь, забыв о себе, но вместо этого я начинала усердно  пеленать   себя в жалость к себе самой… А потом терзалась  угрызениями совести за то, что в протянутую руку  укладывала  камень вместо куска хлеба…  Зачем «я» такая… была?  В этот момент я заметила, как множество лиц вокруг раздались в стороны и передо «мной» возникли два образа – он и она.
 
   — Зачем ты всюду ищешь сложные случаи? – Спросил он, и  я вспомнила, что такое участие.

   — В тебе так много любви, которой можешь поделиться. – Ее доверие было по-детски абсолютным.

   Они не знали друг друга. У них была единственная точка соприкосновения  на Земле  – это «я».  И мне предстояло выбирать. И я выбирала неправильно, отдавая дозировано, со страхом, что  любовь закончится  и мне ничего не останется для себя…  Да-да, теперь я отчетливо понимала, что нарушала  основополагающий  закон мироздания и именно  в этот момент до конца прочувствовала  истину: «Боящийся, не совершенен в любви».  Но новое  и принятое  уже ничего не могло  изменить в той  моей  жизни…  на Земле.

   Что же касается сложных случаев?  А если  вообще все было иначе? Если  «сложные случаи»  сами меня выбирали, потому что у меня было, что отдать, а вместо этого … камень  в  ладонь… Так хотелось плакать… Но не было ни глаз, ни слез… И со временем  я привыкла и к этому.

   А потом  «пришло» Лицо, которое я ощутила  самым  главным  в своей  вечной жизни.  Оно было печальным и разочарованным. Во мне. И я «подумала», что  ведь это мои собственные мысли о себе самой. Но вдруг  Оно «заговорило» о том, что   прощает.  Оно «говорило»: «Успокойся, в вас, людях,   столько  не вас. Вы стараетесь  выстоять в убеждениях, а от вас ждут любви и милосердия».  Как это возможно?  Мне так не хотелось отпускать Его, так хотелось  проговорить то, что когда-то можно было прожить. Но время остановилось, и я ничего не могла вернуть назад.  Именно в этот момент я поняла, что долго спала на Земле… Теперь я проснулась. В вечность.

  

  За суетой каждого дня, быстротечностью времени и краткостью  жизни  мы редко задумываемся над тем, что каждый из нас обречен на бессмертие.  Что уготовила  нам Вечность? Ведь в ней не работают наши земные законы и привычные навыки. Нам предстоит  там быть в  системе иных ценностей, возможно, от нас скрытых  сегодня. Кем и какими мы там окажемся? И, собственно, зачем мы нужны Вечной Вселенной? Что в нас такого ценного и значимого, уникального и драгоценного?

   Людям свойственно смеяться над языческой верой. Над поклонением природе, ветру и дождю, солнцу и звездам. Но если подумать, то эта вера рождается из глубокой любви  и благоговения перед жизнью. Это как раннее детство души, которой в последствие  суждено проснуться и открыться  иным смыслам.  Развитие  или взросление не происходит в одну секунду, на это нужно время. И терпение. Именно этим пользуются определенные силы, чтобы остановить процесс одухотворения человека.

   «Бога без Бога познать невозможно. Все, что мы  знаем о Нем, — Он Сам нам открыл. А когда еще не открыл, то естественное желание прославить Кого-то, от Кого ты зависишь, Кто лучше и сильнее  тебя, приводило людей к  тому, что мы сегодня называем дикостью или язычеством.  Конечно, язычник дик и далек от истины, но не всякий может его в этом упрекнуть. Критиковать язычество можно лишь с высоты чистого богопознания. Для безверного человека язычество – не предмет насмешек, а планка, которую еще нужно преодолеть.»  (Протоиерей Андрей Ткачев). Я бы добавила – не только для «безверного человека», но и для многих из нас, кто пока еще не может  сказать о себе: «Я обладаю богопознанием».
   
   Близость к Богу определяется и образом жизни, и образом мыслей, и совершаемыми поступками.  Не живущим свято, наверное, несколько опрометчиво  проповедовать святость. Но ведь проповедуют же. Вот в чем беда. Кто-то «наивно» верит в то, что ему «открыта истина».  А кто-то прагматично или, хуже, цинично  зарабатывает деньги, эксплуатируя  утверждение: « Хочешь  быть богатым – создай свою секту».  И начинается «богопознание» через оккультизм и эзотерику,  через высокоумие и зазнайство, а, порой, через одержание или  болезненное состояние, в котором пребывают  расплодившиеся  «учителя».
 
   Совершенно недавно мне пришлось быть свидетелем беседы «учителя» и «ученика», в которой второй задавал вопросы, идущие в разрез с учением первого.  Результат не заставил себя ждать.  «Учитель», проповедующий весьма сомнительные истины, назвал «ученика»  пропагандистом. Из его логики выходило, что только пропаганда «учителя» может быть единственной  и неоспоримой. Разве таким представляется  богопознание? 

   Почему человек, обреченный жить вечно, не сомневается в выборе тех, кому доверяет  свою душу?  Почему мы тщательно выбираем врача для исцеления заболевшего тела, но легко и неосознанно позволяем  самопровозглашенным «учителям» инфицировать свою душу сомнительными знаниями и убеждениями? Почему мы связываем с именем Бога все то, что к Нему никакого отношения не имеет?  И при этом рискуем утянуть за собой другие еще не познавшие Бога сердца?   

   Как бы странно и дико это не звучало,  для  оболванивания людей  используются   проверенные  технологии обмана.  Эксплуатируются несколько «крючков», за которые может зацепиться любой человек. Во-первых, это желание познавать,  природная человечеству любознательность. Во-вторых, что бывает очень часто, наличие стрессовой ситуации (будь то болезни, потеря близких, этапы взросления,  изменение социального статуса, политическая нестабильность и т.д.),  при которой человек становится более внушаемым и менее осознанным. И (в-третьих)  ему предлагают ИСТИНУ. Методы, которые при этом используются,  известны  всем, кто, так или иначе, знаком с искусством манипулирования сознанием. Ну, а если добавить сюда же хоть немного интеллекта, то насилие, которое совершается над душой  члена сектантского сообщества, нагло превращается в оправданное, утвержденное  и обоснованное ложью. 

   Так почему насилие никого не приводит в ужас? Люди так привыкли к подавлению?  Они привычно ищут его?  И безропотно отдают себя в руки тех, кто сам себе назначил моральное превосходство?

   У меня возникает и еще один вопрос. Если в нашей цивилизации   существует такое  множество людей напрямую «общающихся» с Богом, то почему она все больше и больше   напоминает    Содомо-Гомморскую?  Почему все больше накапливается  не только дегенеративно-генетический, но   и весьма сомнительный культурный  потенциал?

   Душевнобольной человек никогда не признАет себя больным. Эта истина известна врачам.  Как правило,  от него можно услышать: «Не трогайте меня, я живу, как хочу, вы мне не указ. Мой образ жизни – это мой личный выбор». Лозунги псевдосвободы. И забвение, что его свобода заканчивается там, где начинается она  у  другого. И непонимание, что помимо проявленного в мире вируса, приводящего к заболеванию тела, совершенно объективно существует другой – духовный, который убивает неокрепшую душу. Может быть, поэтому больная цивилизация так бьется за умы и души молодых?  А у тех пока нет иммунитета, чтобы противостоять  ценностям  демонической реальности, в которой грех назвали нормой?  И к самолетикам и куклам  теперешним детям добавляют волшебные палочки и шляпы ведьм, колдунов  и магов всех мастей? Чтобы почти с пеленок они думали, как прекрасен темный мир?  Сколько фильмов появляется  с прививкой к нечисти? А потом мы удивляемся, почему подростки, не имея иммунитета против зла, попадают в сети к алчущим  власти и денег «лидерам» сект, которые забирают в  Вечность бессмертные души. Вот только в какую  Вечность?
 
   Я совершенно убеждена в том, что  безнаказанность во всех смыслах, которую сегодня облекают в разные термины ( демократия, толерантность, терпимость и т.д.) приводит к распространению и вмешательству  преступников  в жизнь обычных граждан.  И если пока нас не могут защитить от их беспардонного вторжения, то нам самим никогда не нужно бояться сказать им : «НЕТ!».

                             С теплом и любовью. Юлия Завадская.

   Я глубоко уверена в том, что насилие — это духовный рудимент, который должен исчезать с развитием цивилизации. Политика США обречена хотя бы потому, что отвергая культурное разнообразие, она пытается выстраивать мир по своему образу и подобию, навязывая другим странам свое понимание, систему ценностей, способ мышления и т.д. Попытка изнасиловать планету потерпит крах… Разве может быть иначе?

                                  С теплом и любовью, Юлия Завадская.

  

   Удалила  все тексты, которые хоть как-то намекали на мое отношение к происходящим в мире событиям. Почему? Честно говоря, потому, что не считаю себя компетентным человеком в этой области и боюсь оказаться  слоном в посудной лавке,  нарушив закон « не навреди».  Потом подумала, что не так много у меня читателей, а уж ,тем более,  среди них явно нет тех, кто каким бы то ни было образом влияет на политический истеблишмент  в России.  И взялась за старое.

   Информационная война… Словосочетание какое-то странное, будто разницу в идеологиях отыскали совсем недавно, поскребя по сусекам.  И обрадовались, придумав  очередное.  А ведь  во все времена  кто-то хотел любить свою страну и быть патриотом, кто-то «выжать» из нее больше благ для себя, кто-то  элементарно реализовать  свои устремления к власти  и управлению, кто-то, желал  справиться со своими комплексами  и т.д. Нет ничего нового, только термины меняются, чтобы  заставить  следующие поколения заново изучать суть вопроса, тратя на это время  и думая, что  они  лично открывают новые законы мироздания ( а на самом деле в который раз изобретают велосипед).

   За всю историю человечества ничего нового.  Вечный спектакль  с  распределением  идеологических ролей:

СЛОВО              — пришедшее с посланием Любви  

Понтий Пилат —  иностранный  интервент, обеспечивающий  безопасность;   

Каиафа             —  блюститель «интересов»  коренного народа;  

Иуда                  —  предатель из любви к деньгам и благополучию, образ на все времена, ставший

                               нарицательным;

Народ                 — люди,  запутавшиеся в противоречиях и страхах,  которые сначала кричат:

                               «Осанна!»,  и почти тут же : «Распни его!»;

 Ученики           —  группа людей, которые  захотели  познать Истину,  но не  устояли  и заснули   в

                                Гефсиманском саду  не из предательства, а по слабости и недальновидности;  

 Стражи-воины —   послушные солдаты в сильных руках  управителя, не  задумывающиеся  о том,

                              что участвуют в убийстве Правды и Истины.

Почему на протяжении всей истории человечества так упорно продолжается уничтожение СЛОВА? И методом его обесценивания, и насмешками, и явным  непринятием, и откровенной враждебностью?  Почему из века в век война идеологий не заканчивается? И разве сегодня что-нибудь изменилось?

 Одни люди  из последних сил пытается сохранить для  цивилизации  Правду и Истину, исповедуя определенную систему ценностей, а  другие —  с помощью всех дозволенных и недозволенных средств изо всех сил  стараются это распять, используя, в том числе, и новое словосочетание «информационная война».  Слова новые, но суть их стара, как мир.  Борьба идеологий была вчера, есть сегодня и  уйдет в завтра, принеся новым поколениям  давно известное. 

   Сегодня на общем фоне раскачивания лодки  с  именем Россия, оппозиционные силы опять требуют : «Распни!». И лукаво фокусируют это на личности президента страны. Чтобы народу как-то попонятнее стало, кто во всем виноват. Но, если хоть немного задуматься над этим, то невооруженным глазом  видно, что речь идет о нас, русских, «ватниках», «колорадах», «хамах» и по возрастающей, которых  приговорили  к эпитету «неполноценные» или «вымирающая нация».

    Подумайте, по всем каналам запущено такое количество  юмористических программ, где людей выставляют полными идиотами(медицинский термин).  Невольно хочется вспомнить: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь…».  Но нам говорят о том, что смеяться над собой – означает тип особого развития, потому что только высмеивающий себя способен изменяться.  Чувствуете? Уже знакомая ложка дегтя в привычной бочке с медом.  Нас убеждают, что мы народ – пьющий, ленивый, вороватый, дикий и тупой. Чаще с юмором, реже – впрямую.  Нам говорят о том, что мы тут же свергнем президента, если он не поторопится возобновить привычные для нас удовольствия – путешествия  в Европу и наличие пармезана  в салатах  сложной рецептуры.   Неужели наша самоидентификация, наша  русская правда связаны с такой примитивной системой ценностей, о которой  нам говорят заокеанские «учителя» — наличием машин, евроремонтов, «танцующих бриллиантов» и т.д.?  Неужели мы сами не разберемся, как воспитывать своих детей? Неужели мы до такой степени  деградировали, что уже ничего не способны  выстроить  для себя?  Для чего с утра до вечера нам внушают эту совершенную заокеанскую глупость? Если человеку все время говорить,  какой он глупый, рано или поздно  он  подумает: «А вдруг  это  есть  на самом деле?».  Почему многие из нас не видят до какой степени оппозиция  не уважает в нас ЧЕЛОВЕКА?  Нет, слишком мягко.  Нас откровенно презирают, как «недочеловеков».  Но говорят-то совсем другое. Говорят, что только ради нас затевают очередной переворот, только ради нас, народа, готовы лечь… под Америку и Запад…  Не спросив, а народу это нужно? Почему русских, которые на протяжении веков несли в себе гены трудолюбия, любви к земле, мирности духа, не агрессивности, сегодня превращают  в  тупых « потребленцев»?   Почему учителями русских становятся люди, НИЧЕГО в нас не понимающие? И почему мы, сохранившие в генах доверчивость, не ставим под сомнения  хрестоматийные  истины  чужой идеологии?  По их логике  мы должны принять на веру, что только «хлебом единым» жив человек.  «Хлебом и зрелищами» ? И почему мы не вспоминаем участь коренного населения Америки, сгинувшего  от  идеологии  пришедших на эту землю оккупантов?  Мы тоже хотим стать вымирающими?

    В  желании  оппозиции сменить президента страны есть тотальное призрение к народу, интересы которого он пытается соблюсти.  Но мне кажется,  что не только против президента России ведется   экономическая и информационная войны. Правда в том, что разрушая  нашу экономику,  они свято верят в то, что победят. Ведь не зря раздают медали  «За победу в холодной войне». Какой орден будет следующим и как его назовут?  Не зря  они никому не рассказывают о том, что в американской армии никогда не было, нет и не будет никакой демократии, а все построено на абсолютной дисциплине. Никогда не объясняют, что вся Европа живет в очень сомнительной безопасности.  Она совершенно не защищена от американского давления на нее. Какая уж тут безопасность?

   Увы.    Каждый судит по себе. Они – не исключение. Так вот:  Не судите по себе, «господа».  

   Почему-то именно сейчас, когда стране сложно, трудно и довольно одиноко меня посетила мысль: « А, может быть, нам следует оставить «демократию» до лучших времен? Может быть,  пока мы проходим кризисный период  общество должно состоять просто из законопослушных граждан?  А потом,  обретя настоящую независимость во всех смыслах, мы  вновь  вернемся к  свободам?   Но уже совсем в другом качестве?  Не  «вымирающей нацией», какой нас хотят видеть за океаном?  А как и прежде,  народом, давшем  цивилизации  столько ученых,  изобретателей, писателей, художников,  словом, цветник духовности и просвещенности не увядший в веках.

 

 

                          

 

                                                        * * *
    Люблю водить дружбу с  водой.  Наверное,  поэтому   и не отказалась от «горящей» путевки  в Дом творчества, который расположился на живописном  берегу  Москвы-реки.   Вы замечали, как меняется красота  средней полосы  возле водоемов?  Какой интенсивно-зеленой становится  природа:  луга, деревья, цветы – все досыта напитано  влагой жизни, которую несет река.  А птицы?   Громче и разнообразнее их голоса   ранним утром,  нежнее и тише к  вечеру.  И их такое множество! А речные радуги?  А облака?   Нет лучшего времени, чем утро  у воды. Сразу после завтрака  живой лентой отдыхающие  проплывают  на пляжи по главной аллее парка.
 
   Рядом со мной  каждое утро, расстилая  свой золотисто-желтый коврик,  ложилась загорать довольно пожилая дама. Смешно приклеивала на нос принесенный с собой листочек подорожника, надевала темные  и не модные очки  и наслаждалась солнечными ваннами.   Мы познакомились лишь спустя неделю. Она была молчалива – редкий женский дар.   Никогда не отдыхала после обеда.  Любила гулять по аллеям парка.  И не ужинала.  Танцы и экскурсии  тоже ее не привлекали. В  плетеной из соломки сумочке, с которой она никогда не расставалась,  пряталась книга.   В этой пожилой даме  была какая-то загадка, которую хотелось  разгадать.  Позже меня осенило  –  она умела быть одна.  И это получалось не вынуждено, а, наоборот, как-то возвышенно  и  красиво.
 
   Людям свойственно собираться в стаи. Но всегда встречаются изгои, которые выбирают непозволительную роскошь – быть  подлинными. Они не носят маски, не играют по правилам,  не зависят от оценок окружающих. А  это наказуемо. И тогда от них отворачиваются. Вечный сценарий «гадкого утенка на птичьем дворе». Наблюдая за Ольгой Николаевной, я думала: «Это храбрость победителя или смирение побежденного?»

   Незадолго до отъезда, мы вдвоем  сидели на обрыве и молча смотрели на реку. Возвращаться в корпус не хотелось. И вдруг, неожиданно для меня, она заговорила:

   — Спасибо вам, что умеете так красноречиво молчать.  Вы одна из немногих, кому я хоть как-то интересна.  Я это сразу почувствовала. Спасибо, что вам не все равно.

Она  умолкла также неожиданно, как и заговорила. Мне показалось, что в ней  происходит внутренняя борьба. И я не сочла возможным вмешиваться.
 
    — Вы, наверное,  решили, что я – гордячка?  Но это другое. Я ведь, деточка,  из прошлой эпохи. А в то время женщины ездили на Днепрогэс и Магнитку,  осваивали целину, строили высотки, одним словом, трудились на благо страны наравне с мужчинами. А у меня не получалось – наравне.   Была ли я ленивой? Да, нет, не была.  Бездарной  неумехой? Тоже  нет. Я искренне хотела вместе со всеми работать под песню: «Наш паровоз вперед летит…».  Но как ни старалась,  мой  личный паровоз  всегда стойко стоял на  запасном пути. Как бы я ни пыталась заставлять себя  жить по правилам коллектива, у меня не получалось.  И в каком бы ведомстве я  ни служила в те  далекие годы,  коллеги это замечали. За спиной называли  барынькой и белоручкой.  А случалось,  и просто игнорировали, втихаря  дразня «контрой».  А моя отстраненность от  среднестатистической советской  женщины  объяснялась  всего лишь  одним – искренним нежеланием  превратиться во что-то среднее, типа товарища и брата по оружию.  Я упорно не могла понять – что такое равенство полов.  Вот такая я протестантка.
 
   Она опять  надолго замолчала.  Но теперь уже по-другому, словно вспоминая о чем-то ушедшем давным-давно. Потом продолжила:

    — Вынужденное одиночество совсем не похоже на  выбранное.  Общее пренебрежение  ломает.   Вы знаете,  у меня был очень трудный период в жизни. В какой-то момент я поняла, что другие люди не хотят, чтобы  « Я БЫЛА».  Очень долго пыталась этому сопротивляться, а потом сдалась.  И решила – «НЕ БЫТЬ».  Заработала  легочную болезнь,  как результат глубокой печали.  Уже в санатории один старый доктор сказал мне: «Подумайте,  Вы готовы жизнь отдать за то, чтобы Вас принимали за свою?  Вы готовы поломать себя ради того, чтобы петь хором?  Источник радости и счастья человека  у него внутри, этот источник – вечен, не иссякаем. Если Вы его отыщите, то никогда  больше  не будете страдать от вынужденного одиночества.  И  я ему поверила и решила выздороветь.  Он меня  уговорил.»
 
    Затаив дыхание, боясь перебить ее откровенность движением  или вздохом, я слушала, как завороженная. Потому что первый раз в жизни столкнулась с особой формой женского протеста в борьбе за подлинность. Это была не знакомая мне разновидность женственности, которая сгибалась, как лоза,  вплетенная в сложные замыслы  эпохи социализма, ей пытались содрать кору грубой рукой судьбы, но она жила. Вопреки. И в этой гибкости  обреталась  великая сила мудрости  — петь сольную партию.
 
    Наверное, именно тогда я решила, что русская соборность, о которой мы так много  говорили  с друзьями, все-таки не  выстраивается по принципам  колхозного коллективизма.  В соборности нет  идеологии обвинения за индивидуальность, потому что во главе стоит Учитель Любви.   И еще я поняла, что связь с прошлым нам необходимо осуществлять не только через компьютер, книги и периодику.   Для нас сохранили людей, которые видели иное время, жили в иную эпоху и собрали уникальный личный опыт. И он не должен затеряться в коридорах времени.

 

                                ***

   В чем различия между мудрым, умным, информированным? Душевным  и  духовным? Уверенным и сомневающимся?  Задающим  вопросы или всегда знающим ответы?
 
   Я ехала в электричке на дачу.  Последний вагон, как хвост гусеницы, раскачивался то влево, то вправо, убаюкивал и обещал целый час вынужденного отдыха  после активной беготни и суеты на неделе. За окошком проплывали подмосковные пейзажи: маленькие перелески разделяли  между собой  поселки, на километры растянутой гармошкой громоздились трехметровые заборы, торговые центры кокетничали в вертикальном озеленении, а вереницы машин выстраивались в терпеливые очереди на переездах.  Одним словом, все, как всегда…
 
   В моей сумочке лежала тетрадь, на обложке которой зайцы и медвежата играли в мячик. Ее мне подарила тихая и очень милая девушка, решившая уйти из мира в монастырь. Сначала тетрадь была приготовлена ею  в мусор вместе с остальными уже не нужными вещами. Но поймав мой просительный взгляд, она, смущаясь, передала мне это сокровище со словами:
 
   — Я здесь пыталась поговорить с Богом, возьми, если  тебе нужно.

Мне было нужно. И я с благодарностью забрала тетрадь себе.  Уже довольно давно я носила ее  в сумочке, читая при каждом удобном случае. И только недавно поняла, что пытаясь отыскать в ней знание,   нашла молитву.
 
    « Я все время ищу Тебя, Господи.  И самое смешное или глупое, что пытаюсь найти через интернет.  В поисках Твоих адептов я скоро сломаю мозг. Но кого бы я ни встретила, скольких бы людей не услышала, мне все время кажется, что они  близко от Тебя, но не с Тобой. Спасибо им за опыт, за то, что находят в себе силы и желания поделиться им. Спасибо всем, кто пытается помогать другим на дорогах к Тебе. Но я понимаю, что пути, по которым Ты ведешь людей к Себе, так различны, что никто не может научить меня моему. Никто, кроме Тебя.  В сущности, соборность – это объединение нас в Твоей благодати. Но внутри этой соборности каждый одинок на дороге к Тебе и это понимание приходит не сразу.  Мы стараемся выполнять заповеди блаженства, данные Тобой, но даже это выполнение  случается  различно, потому что мы  так отличаемся друг от друга… И, может быть, в этой своей индивидуальной неприкаянности мы все так стремимся быть поближе друг к другу, так хотим обрести родных или единомышленников. Но в итоге приходит понимание, что нет никого ближе Тебя. И тогда человек остается один стоять на дороге,  а Ты  ждешь его в назначенном Тобою месте.…
   Иногда тоска по Тебе становится невыносима. И тогда  осознаешь —  это главное проклятие человека – разделенность с  Тобой. Главная мука, которую можно обозначить, как ад:  в  вечности – и без Тебя.
   Я вижу Тебя в каплях после дождя, в зелени майской листвы, я  ищу Тебя в мире, который был создан Тобой в нетленной красоте.  Через него Ты рассказываешь  нам о Себе.  Создавая эту неподвластную  уму красоту Ты  говоришь  нам о Своей Любви.
 
   Что же мы принесли Тебе  взамен?
 
   Как хотелось бы вложить  всю боль, стыд и раскаяние, в одно слово: «Прости». Но, ведь, Ты уже ответил, сказав: «Прости им, ибо не ведают, что творят». Ты так велик во всем.  И  в незаслуженном нами прощении… Ты Собой учишь нас искать оправдание, а не обвинять,  искать глубину милосердия, а не поверхностную  справедливость, постигать мудрость, не заменяя ее всезнайством. Слава Тебе, показавшему нам Свет!

   Пытаясь говорить с людьми, я не понимала, что у меня есть единственная потребность в разговоре с Тобой. Мне казалось, что сообщество людей поможет мне  пройти эту жизнь. Как поздно я поняла, что главное в ней  —  Ты. И только в беседе с Тобой выйдут наружу истинные мотивы моих  мыслей и поступков. Ты – единственный Судья, совершенная Совесть, Правда  души моей.»

 
                                ***

   Мой отец говорил мне, что прежде чем писать картину, художник пишет этюды, и часто через эти детали понимает общий замысел будущего полотна.  Мне казалось, что в его мастерской было столько замечательных картин. А он смеялся над моим невежеством тепло и по-доброму и всегда повторял, что не написал ни одной стоящей картины, а так, лишь этюды, объединенные общим замыслом…   
   

 

«Когда есть любовь и уважение врага не существует»

           Дэн Миллмэн

 

 

   Вера Ивановна встала, как обычно,  раньше всех  и вышла в коридор. Из комнаты внука между дверью и полом  предательской лентой  выползало   голубоватое  свечение.

   — Ага, — в охотничьем азарте  пробормотала бабушка, — сидит за компьютером! А родители спят, им наплевать, что ребенок все ночи напролет облучается!

Она постучала в комнату внука. В ответ – тишина.

  — Женя, открой сейчас же, — Вера Ивановна  усилила  децибелы в голосе.

 Из соседней  двери  показалось заспанное лицо зятя.

  — Вы бы, Сергей Иванович, приоделись, а то поутру  ходите тут  в одних трусах, — сказала она, как всегда,  язвительно.

  — Ах, простите, забыл в семь утра фрак надеть.  Что вы  опять начинаете?

  — Ты посмотри, чем у тебя сын всю ночь занимается,  —  не унималась теща,  —  он же не учится  совсем, уроки забросил,  скоро  вообще в школу ходить перестанет. Будет только за компьютером сидеть.

  — Мама, — Люся  протиснулась между мужем и дверью, — доброе утро!

  — Доброе!  Посмотри,  до чего вы ребенка довели!  Как же можно заниматься воспитанием без режима и строгости?  Ты что хочешь, чтобы он стал программистом или,  упаси от напасти – менеджером?  Сегодня только эти две профессии по всей стране и существуют. Через десяток лет вас, неумех,  ни  учить, ни лечить  будет некому. Дождетесь!

    Рыжая всклокоченная голова, украшенная   конопатым носом  и зелеными глазами,  осторожно показалась  в  дверной щели. Женька проснулся и никак не мог понять, что за шум устроили предки   в коридоре.

  — Вот он, полюбуйтесь! Опора и надежда всей семьи!

 Бабушка, наконец, добившись своего,  удалилась  в кухню готовить завтрак. Пусть сами разбираются с ребенком. Родители… Одно название…

  — Жень, ты чего?  Всю ночь сидел?  — отец говорил тихо, как заговорщик.

  — Нет. Я в одиннадцать лег. Комп качал ночью, а я спал.

   — Ну, и отлично. В школе все нормально?

   —  Да, пап. А чего бабушка ругается?

   — Да, вот решила с утра всем прочухан устроить. Как обычно. Ладно, не бери в голову.

Сергей Иванович, наконец,  дождался.  Жена освободила ванную, и он, подмигнув сыну, нырнул  в душисто-влажный пар,  закрыв  за собой дверь.

  — Мам, — Женька  направился вслед за матерью,  — я знаешь, что вчера нашел в интернете?

  — Что? —  Люся  уже начала тщательно красить  правый глаз.

  —  Я  сайт такой интересный раскопал, про животных.   Нильский крокодил, оказывается, камни  глотает, чтобы сохранять устойчивость в воде.  А  хорьки, спят по 20 часов в сутки.

  — Прямо, как твой папа, — бабушка появилась в спальне и, раздернув шторы, стала убирать родительскую кровать.

  — А у осьминога зрачок оказался прямоугольным!  А еще, вот ты, бабуля, все на давление жалуешься, а у жирафа, оказывается самое большое кровяное давление среди млекопитающих!

   — Дождалась благодарности от любимого внука, ему, что жираф, что бабушка, все одно.

Вера Ивановна  уже не так строго  посмотрела в глаза  Женьке:

  — Иди, умывайся, сейчас завтракать будем:  твои любимые оладушки со сметанкой.

Зять,  облаченный в полосатый махровый халат и умиротворенный утренним душем, вошел в  спальню.

  — А еще, — не унимался Женька, — самцы обезьян лысеют точно также,  как и мужчины человеческие.

Сергей Иванович засмеялся.

  — Понятно, — сказала бабушка, — происхождение прямо на лбу написано.

И демонстративно посмотрев на залысины зятя, удалилась  в кухню.  Отца семейства изнутри обдало жаром. Ну, теща!

 —  Как я выгляжу? – Люся повернула к мужу раскрашенное лицо.

 — Как  после грима  к спектаклю «Блеск и нищета куртизанок».

 — Сережа, ну что ты такое говоришь, да еще при ребенке?

 — Давай, ребенок, ванна свободна, — отец  развернул Женьку за плечи и легким пинком отправил  умываться. –  Люсь, твоя мама меня доканает.

— Да брось ты, не обращай внимания.

— Я двенадцать лет пытаюсь не обращать внимания. Всему же есть предел. Давай переедем ко мне?

— Не начинай. Мы с тобой целыми днями на работе, мама весь дом на себе тащит, за Женькой смотрит.

— А что за ним смотреть? Он взрослый человек.

— Не смеши меня. Сейчас позавтракаем твоими любимыми оладушками и поедем покорять столичный бизнес. Ну, давай, собирайся, я тебе свежий костюм приготовила, прямо  из  химчистки.

Но Сергей Иванович уже  не мог остановиться  и  перешел «в галоп».  

   —  Все-таки теща – это   кара небесная,  кто только придумал —  жить  с родителями!

— Серенький, —  жена  ласково обняла мужа, —  моя мама  не самая плохая.

—  Ну, да, только  все анекдоты, которые  человечество придумало про тещу – о ней любимой.

Люся  начала раздражаться.

— Ты напрасно так говоришь. Ты сам – далеко не идеал. Неблагодарный. Что бы ты делал без моей мамы?

— Я? Жил бы счастливо!

Он пытался попасть в брючину, нервно  дергая ногой.

Ресницы  супруги взметнулись до бровей,  искусственный румянец, усиливаясь природным, стал приобретать сливовый оттенок.

— Знаешь, всему есть предел. Ты  хоть кого выведешь  из равновесия!

Она, расстроенная  и обиженная, вышла из комнаты.

На кухне Вера Ивановна уже разлила какао по чашкам, разложила  оладушки, и, усевшись  за стол, ждала детей к завтраку.

— Люсенька, что ты такая огорченная? – она  внимательно и ласково  всматривалась  в лицо дочери.

— Мам, меня Сережа достал своими бесконечными придирками.

— Не обращай внимания, Люсенька. Все мужики такие. Твой получше многих будет. Не пьет и на работу ходит. Поди, поищи сегодня.

— Да, ладно, мам, ты сидишь на пенсии и не знаешь, какие отличные ребята кругом. Ни чета твоему зятю.

— Там хорошо, где нас нет, Люсенька, —  Вера Ивановна  пыталась успокоить дочку. — Это они на работе все герои. Ты же не знаешь, какие они на самом деле, дома, с родными. Сережа тоже на работе – пример для подражания.  Успокойся.  От добра —  добра не ищут.

— А помнишь  Андрея Шибалкина?

— Конечно. Он так в школе за тобой ухаживал. Очень приличный мальчик. Ростом только маловат был.

— Мы с ним тут встретились случайно. Такой  красавец стал, и вырос, кстати.

Сергей Иванович вместе с Женькой  вышли к завтраку.

— Садись, садись, Сереженька,  — теща добавляла сметану к блинчикам и зятю положила двойную порцию.

Люся, недовольно хмыкнув, начала с какао.

— Пап, — Женька  вымазав в сметане нос,  вытирал его салфеткой, которую заботливая бабушка вложила в руку внука. – Пап, а пингвин – это единственная птица, которая умеет плавать и не  может летать! 

Вера Ивановна  по привычке открыла было рот для язвительных комментариев в сторону зятя, но… промолчала. А Люся решила, что нужно позвонить Андрею и пригласить его в гости. Пусть Сережа не думает, что ему все дозволено, она пока в форме и может  в любой момент  поменять его  на более ценный вариант. А Сергей Иванович думал о том, что в отпуск  он поедет один, чтобы  хоть чуть-чуть отдохнуть от своей  домашней лесопилки. Достали!  А Женька… Женька мечтал увидеть рыбу с прозрачной головой. Вот придет из школы и будет смотреть все, что скачал за ночь.

 

"Треугольник Карпмана  —  это   психологическая  и социальная модель взаимодействия между людьми в трансакционном анализе, которая  предполагает участие Жертвы, Преследователя и Спасателя. Меняются роли и поводы для ссор, треугольник вращается, а внутри него вращаются и действующие лица, которые, на самом деле, есть разновидности всего лишь одной роли – Жертвы. Обиды, конфликты, потерянное время и здоровье становятся результатом  подмены истинной глубины жизни на  мелодраматический сериал." —  Из лекций по психологии.

 

 

Памяти Юрия Кудрякова  

 

   Я каждый день приходила  сюда  —  в маленькую  серебристо-зеленую  долину.  Горы сотворили   эту  колыбель для    новорожденной речки,  которую можно было перепрыгнуть, если хочешь попасть с одного берега на другой.   Вода, ледяная, прозрачная быстро сбегала вниз, будто боялась  не успеть соединиться в широкий и бурный поток  у  самого подножия скал.  Дно сплошь покрывали камешки  — бордовые, коричневые, белые, оранжевые, и даже синие. Их  красочность  сохранялась до тех пор, пока они были в воде. Как только камешки  попадали на сушу и просыхали,  то   превращались в скучные серо-бежевые  осколки. И с ними не хотелось играть. Я опять отправляла их в воду,  и  происходила метаморфоза:  они  тотчас возвращали себе  яркость  и,   дополняя  общую мозаику,  украшали дно  росписью первозданного мира. Что я здесь делала  в зеленой и маленькой долине?  Думала… И еще играла в камешки. 

   И вот однажды  ко мне с горы спустился человек. С виду обычный, лет  пятидесяти. Темные волосы  схватывала резинка в длинный, до пояса,  хвост, скуластое лицо, карие с зеленью глаза,  тонкое, но крепкое телосложение, средний рост. Одет был  просто и удобно:   холщевые брюки и куртка,  полинявшие  от времени, когда-то были  терракотового цвета.  На плече висела дорожная сумка из коричневого льняного полотна. Из нее торчали пучки горных трав, ради которых он, наверное, и  пришел  сюда. 

   Приветливо поздоровавшись, он сел на берег речки  и вместе со мной стал играть в камешки. У него это получалось даже лучше, чем у меня.

    — Ты давно тут живешь?

    —  Да, — сказал он.

    —  А где?

    —  Там, высоко в горах.

    —  Совсем один?

  Он промолчал.

    —  А зачем ты тут? – не унималась я.

 Сидеть и молча вдвоем  играть в камешки казалось мне странным занятием.

    —  А ты? – Спросил он.

    —  Я? Я в отпуске.

    —  И я в отпуске.

    —  Давно?

    —  Десять лет.

    —  Сколько?

 Он промолчал.

  Мы сидели рядом и наблюдали за водой.  Вдруг мимо нас промелькнула какая-то тень. Я вздрогнула, потому что никогда не видела тень отдельно от предмета.

   — Кошка умерла, сказал он тихо и спокойно, — только она об этом еще не знает.

   — Чья кошка?

   — Моя. Она давно собиралась. Старая.

   — Ты шутишь?

Он промолчал.

   —  Ты очень странный, — сказала я. – Никогда таких не встречала. Ты не хочешь со мной говорить?

   —  Ты говоришь. Мне зачем?

Действительно…

   —  Ты учитель?

   —   Нет идеи учить, есть желание поделиться.

   —   Чем?

   —   Например, тем, что мысль более реальна, чем все,  что тебя окружает.  Ты посылаешь ее во вне. Если она не находит соответствующей вибрации, то бумерангом возвращается обратно.

Я замерла. Все дни напролет я только и делала, что мысленно вступала в конфликт  с мировым правительством.  И при этом становилась все более беспокойной.  А он, собственно, откуда знает, что происходит в моей голове?  И еще кошка…

   — Не нужно вызывать агрессию людей по отношению к себе. Думай, говори и общайся только из позитивной позиции, о чем бы ни шла речь.  

   — А откуда изнутри рождается агрессия?

   — Это либо способ подчинения, либо страх.  С годами вырабатывается как способ реагирования и взаимодействия с миром. Потом просто убивает.

   — Ужас какой, — подумала я вслух, — а откуда ты  все знаешь?

Он промолчал. Встал и собрался уходить.

  — Ты еще вернешься?

  — Завтра, — сказал он.

 

 

 

— Почему мужчины перестали о нас заботиться? – Спросила я его на следующий день.

— Заботу нужно правильно просить.  Изнутри нежности и мягкости.

— А бывает иначе?

— Как правило. Требовательность, хитрость, прагматизм, упрямство, истерики, манипуляции   бумерангом возвращаются обратно и  формируют женское одиночество.

— И где брать нежность и мягкость?

— Они живут в сердце каждой женщины.

— В прямом смысле?

— Сердце – это душа души.

Я долго молчала. Как это было необычно, красиво и как откликалось: душа души.  И в ней, независимо ни от чего жила нежность, мягкость, доброта…

— Поверь, для мужчины истинное счастье исполнять  желания женщины.

— Теперь верю…

Я всегда знала, что мир состоит из обманутых обманщиков. И мне было очень жаль людей. Но я никогда не думала, что в мою такую взрослую и уже состоявшуюся, по моему мнению, жизнь
 войдет  человек, который сможет мне рассказать обо мне…

— А учитель – это кто? – Спросила я его.

— Это тот, с которым ты находишься  в одном настрое, без обмана, и вы оба ищите духовный путь.

— Как же так? Учитель ведь уже на пути.

— Если учитель перестает быть учеником, он перестает быть и учителем.

— А как узнать, когда произойдет встреча?

— Когда ученик готов, учитель находит его сам.

Мы доставали камешки, и вновь возвращая их в воду, выкладывали  узор в форме цветка.

— Красиво! Правда, ведь?

Я улыбнулась. Он молчал.

— А почему ты мне не всегда отвечаешь?

— Пустые беседы не нужны.

— А как же вежливость, светские манеры, реверансы?

— Это заменители  любви друг к другу.

— Ты хочешь сказать, что за неимением любви люди  обучились манерам?

— Люди привыкли  ожидать  результат  от слов и поступков.  Любви результат не нужен.  Любовь просто любит.

Он встал и, подобрав сумку с травами, пошел вверх:

— До завтра, — крикнула я.

Он обернулся:

— До завтра, – ответил   не громко и спокойно.

 

 

Долина укрытая голубым куполом, безмятежно дремала, убаюканная пением птиц. Я сидела одна и ждала уже больше часа. А он задерживался. Наверное, искал трАвы. Я думала о том, что  такое понятие как нежность,  давно ушло из  обихода  женщин прошлого, которым и БАМ приходилось строить, и шпалы класть, а потом  таскать тяжелейшие сумки с продуктами, ухаживая  за семьей. Современным девушкам досталось другое время. У них не будут так изувечены суставы, раздуты вены, их плечи не разовьются, превращая фигуру в мужеподобную. Но тогда отчего среди них так повально прописалась депрессия?  Отчего сформировались блоки в движении энергии счастья?

  —  Это происходит тогда, когда человек  ни к чему не стремится или  устремляется не к тому.

Я вздрогнула.

   — Ты появляешься из облаков?

Он промолчал. А я, вспомнив урок, остановила светскую беседу.  Мне на юбку лег  букет  из  голубых незабудок.

  —  Спасибо. Они очень нежные.

  —  Как ты.

Я удивленно  посмотрела ему в лицо. На меня смотрели  спокойные и любящие глаза.

  —  Есть вещи, на которые невозможно влиять. Их нужно принять и изо всех сил стараться идти дальше.

  —  Ты о том, что нельзя помочь всем?

  —  Не старайся быть добрее Бога. Для того, чтобы стать счастливым и свободным сначала нужно самой успокоиться.

  —  А как же несправедливость? Как же зло? Его так много сегодня в мире.

  — Ты хочешь, чтобы в твоем сердце ужились вместе справедливость и милосердие?

  —  Да.

  —  Это сено и огонь. Им никогда не быть вместе.

Я задумалась.  Да. Он прав. Истинное милосердие не  следует за  справедливостью. Оно существует НАД  или  ВНЕ…

  — Ты не ответил, а как же зло?

  — Разве?  Бороться со злом можно только не становясь злом.  Я тебе это сказал.

  — Я  думаю, о чем тебя еще спросить.

Он молчал.

  — Скажи, ты все время говоришь о духовности. А как же интеллект?

  — Излишнее доверие интеллекту – помеха в движении по пути.

  — Да уж. Можно учиться всю жизнь, но так ничего и не выучить…

  — Ты очень много испытала в жизни, пришло время учиться.

  — Но ведь сегодня наша последняя встреча?

  — Ни к кому в этом мире  не привязывайся. Отпускай то, что больше всего потерять боишься. Всех прощай.

  — Всех?

  — Прощает тот, кто не привязан к результату.

Он развернулся и пошел по тропинке вверх.

Мне так не хотелось его отпускать.  Столько вопросов еще осталось без ответа. Метров через пятьдесят он обернулся:

  — Когда освоишь эти уроки, мы снова встретимся.

Незабудки голубым пятном лежали у меня на коленях, пели птицы, а долина дремала в лучах  теплого солнца.

 

   Мы больше не встретились.Он ушел в иной мир. Но я думаю, что обещанная им встреча все-таки состоится. Когда-нибудь потом.

 

 

 

    

 

   Едва слышно шелестит будильник нежной и незатейливой мелодией. Голова  медленно выплывает из сна, а тело продолжает кутаться в пушистое одеяло. Который день хочу   сдать в чистку этот предмет европейской роскоши, сегодня бы не забыть. Звук будильника становится громче и настойчивей. Просыпайтесь руки, иначе  его утренние компьютерные  песенки  услышит Тошка, и я не успею еще чуть-чуть полежать просто так.  Теплый нос ткнулся в мою коленку, которая одиноко торчит из  под одеяла. Услышал. Рука потянулась к кнопке. Побудка кончилась. Вставать не было никаких сил. Сквозь не затворенные шторы в окно глядела ночь. Шесть часов  утра. Потянулась, кости затрещали, по онемевшим кончикам пальцев заструилась жизнь. Села в кровати и ногой уткнулась в мягкую  и лохматую спину.   Тошка с поводком в зубах. Незадолго до своей скоропостижной смерти  отец принес в дом к маме  маленький пушистый комок шерсти.  Веселый и игривый песик породы фокстерьер. И отец рассчитывал уже к весне начать ходить с ним по лесу с фотоаппаратом.  Собачка охотничья и смогла бы  выносить длительные прогулки. А через год отца не стало.  У Мамы больные ноги и, как она ни старалась, так и не смогла гулять с Тошкой. Вот так  он  и достался мне по наследству.
     В  квартире распространяется ароматный запах свежеиспеченного хлеба. Умная машина-хлебопечка сделала свое дело к завтраку.  Быстро натягиваю  спортивный костюм, и мы тихо двигаемся  в сторону прихожей.  С подушки, которая  не эстетично громоздится на крыше холодильника, поднимается  огромная голова со сверкающими в темноте глазами. Я фыркаю: «Тоже мне, собака Баскервилей».  Морковкин лениво  тянется  и нехотя  прыгает на пол с громким «Плюх». А зря старается. Миску с  Тошкиным кормом я убрала в стенной шкаф еще с вечера. Охотиться не на что. Вообще эта парочка напоминает  мне  Арабо-Израильский конфликт. Ленивый,  флегматичный, эгоистичный и претендующий на всеобщее внимание  кот  породы Шартрез, вредный до патологии, с одной стороны, и простодушный до наивности,  адекватный  и вполне благородный по повадкам  пес, всегда  живут  «на передовой». Кот подло умыкает  корм собаки, а собака прячет  кошачьи игрушки в обувь его хозяина, то есть моего мужа и отца всего семейства. Война идет  ежедневная. Но  что поделать? Кот приехал в дом вместе с мужем и достался мне, так сказать, в  приданое. 
    Застегивая на ходу куртку, вызываю  лифт и пока жду, одеваю  шлейку на собаку. Утренний холодок быстро ползет  за ворот тонкой спортивной одежды. Ну, Тошка, держись. Наша утренняя пробежка начинается. Пока мы нарезаем  круги по скверу, дождь со снегом успевает  промочить нас  не на шутку. Последний круг дается с трудом. Я стремительно теряю форму.   Хорошо, что наши полчаса закончились. Пора домой. Тихо открыв дверь в квартиру, сразу же  мою лапы собаке; с вечера  на коврике стоит маленький тазик с водой.  И быстро иду в ванную. У меня только пятнадцать минут. Скоро встанет муж и к этому моменту ванная комната должна быть не просто свободной, но  и проветренной. Как я люблю эти утренние струи воды, ласковые и теплые. Просыпаюсь окончательно.  Заурчал фен, только бы волосы не пересушить, опять выпадают, линяю вместе с домашними питомцами, не забыть бы  купить средство против выпадения волос. Включаю принудительное проветривание в ванной, зеркало быстро светлеет, капли воды на кафеле исчезают, как по мановению волшебной палочки. У меня есть  двадцать минут до завтрака.  Быстро ставлю чайник, достаю свежий хлеб, нарезаю кусками и отправляю в тостер, чтобы из мягких булок ушла лишняя влага. Ставлю на огонь ковшик с водой для яиц и быстро прохожу к себе в комнату, чтобы сказать «Доброе утро» Господу. Молитвослов раскрыт на утренних правилах. Смотрю в теплые и полные любви глаза на иконе Спаса Нерукотворного… «Господи, милостив буди мне, грешной…» Дверь резко распахивается. На меня смотрит раздраженно-заспанное лицо мужа. 
   — Я же просил готовить мне  по утрам  геркулес, ты же знаешь, у меня язва.
   — Конечно, дорогой, я поставила чайник, потом залью крупу кипятком…
   — Вари мне обычный, а не дробленый геркулес,  в котором уже и пользы никакой нет. Да еще напихают туда всяких вкусовых добавок… Спроси у моей мамы, у нее очень вкусно все получается.
Дверь закрывается. «Доброе утро, Господи». За стенкой слышен громкий ор. Проснулись мальчишки. Раньше обычного на полчаса. «Прости, Господи». На меня смотрят глаза, полные любви… Бегу в детскую. Вовсю идет война подушками. Разнимаю, включаю магнитофон с  записью утренней зарядки. Свистит чайник. Тостер  «выбросил» подсушенный хлеб, завариваю геркулес и ставлю на огонь.
   — Не забудь, — доносится из ванной комнаты под звук электробритвы, — мне молоко без лактозы.
Достаю из холодильника его молоко и готовлю утренний цикорий. Муж проходит к столу уже в лучшем расположении духа, садится к завтраку, подаю. Забыла про газеты. Лечу на первый этаж, достаю газеты, возвращаюсь, отдаю, бегу в детскую и веду обоих в  душ. Пока дети в душе, чищу обувь мужу и смотрю, правильно ли со вчерашнего вечера подобрала галстук. Катастрофа. В самом уголке на галстуке жирное пятно. Достаю новый.  Собираю диван, прячу белье, открываю балкон. В испуге закрываю. Он не любит переодеваться в прохладной комнате. Бегу в ванную. Вытираю детей и  одеваю к походу в садик.  Муж заканчивает завтрак и как всегда роняет на ходу:
   — Мы выходим через пять минут. Кто не успел, тот опоздал.
Одеваю детей,  даю корм животным и точно знаю, что через  пару часов вернусь в зону боевых действий. Строго грожу обоим, Тошка весело и доброжелательно виляет хвостом. Морковкин презрительно отворачивается. У него есть свой хозяин и нечего тут что-то изображать.
  — До вечера, друг Морковкин, — слышу ласковый голос за спиной, кот доволен, настоящий хозяин про него не забыл.
 Мы сидим и ждем пока немного прогреется машина. Папа  объясняет детям, как нужно вести себя в детском саду, я быстро просматриваю список дел на сегодня. Съездить к маме и  купить для нее продукты, потом вместе пойти  в поликлинику, потом к ней  домой.  Далее  еду получать бандероль для мужа, потом покупаю ткань для  карнавальных костюмов, у ребят скоро елка, потом еду за продуктами, захожу в химчистку… опять забыла вытащить одеяло….
   — У меня есть время подняться домой? – робко смотрю на мужа.
   — И не мечтай, опять что-нибудь забыла?- с котом он говорил теплее.
Машина трогается с места. Читаю список дальше, последним пунктом – почистить домашнее серебро. Этот пункт переходит изо дня в день вот уже неделю.
   Проезжаем мимо нашего приходского Храма. Крестимся на купола: «Прости меня, Господи» и опять вижу Его глаза.
    Муж высаживает нас у метро, так быстрее, пробки. У него явно начинает портиться настроение.
   — Слушай сотовый, а то не понятно, для чего я его оплачиваю, — слышу  вдогонку.   Киваю. И мы с ребятами ныряем в метро.
   В детском саду воспитательница встречает нас лекцией о том, что современным детям нужен не воспитатель, а врач, потому что  их невротическим придумкам и непослушанию нет конца.  Раздеваю мальчишек и строго-настрого велю вести себя подобающим образом.  Вихры на их головах такие же непослушные, как и их хозяева.  Вспоминаю слова своего педагога: «Послушный ребенок не может быть здоровым». Слабое утешение, если я больше не встречала ни одного человека, который бы думал так же. С чувством вины прощаюсь с  ребятами и детским садом.   По дороге к метро набираю мамин номер телефона.
   — Ало? – голос в трубке все еще властный, несмотря на годы.
   — Мамуля, это я. Может быть, ты мне скажешь, что нужно купить, и я захвачу по дороге?
   — Вот-вот. Захвачу. – Привычная критическая  нотка. – Ну что ты можешь путного без меня захватить? Опять принесешь мне пятидневные яйца и вчерашний хлеб? Яйца должны быть свежие, а хлеб — утренний, а мясо  должно пахнуть мясом, а не хлоркой или  тетрациклином.
   — Хорошо-хорошо. Я уже вхожу в метро. Скоро буду.
Веду маму в поликлинику к флебологу, на обратном пути заходим в магазин, но продукты маму не устраивают. Беру машину и мы едем на рынок. По пути выслушиваю практичные советы о том, как правильно вести хозяйство и пробую решить вопрос с хлебом. Мы хотим подарить ей к новому году хлебопечку. Не тут-то было. Оказывается, все наши новомодные штучки готовят вкусную, но совершенно не полезную еду. Мы бы еще ей печку СВЧ подарили! Сожалею о затеянном разговоре и думаю о том, что же в итоге выбрать к празднику, чтобы ее порадовать. Кстати, наш фильтр на раковине тоже плохо работает и она им не хочет пользоваться. Звоню мастеру и прошу его прийти поменять фильтры. Он говорит, что для одного человека три месяца – это не срок. Но я все равно прошу его прийти, он нехотя соглашается. Удивляюсь про себя. Ведь не бесплатно же. И опять меня обдает этим болезненным чувством вины. Мама без меня. Совсем одна.  Проводив ее  домой, бегу на центральный  почтамт.  По пути холодею. Забыла паспорт. Возвращаюсь домой за паспортом, по  дороге забежав в магазины.  Еле-еле дотаскиваю сумки до квартиры. «Сладкая парочка» ждет меня у порога и сует носы в пакеты. Робко прохожу в квартиру. Странно. Пух не летает и никого не нужно обрабатывать зеленкой. Объявлено временное перемирие. Даю по кусочку мяса за хорошее поведение, раскладываю содержимое пакетов по полкам холодильника. Мою руки и иду к себе в комнату. У меня есть двадцать минут. Молитвослов все еще лежит открытым на страничке «Утренние правила». Беру его в руки. Резко звонит телефон. Тошка заливистым лаем сообщает, что пришли гости. Он так и не научился отличать дверной звонок от телефонного. «Прости меня, я сейчас», а в ответ эти чудесные глаза…
Соседка снизу спрашивает меня, как там на улице? Наверное, очень скользко? У нее опять так сильно разыгралась подагра, что она никак не может вставить ноги в зимние сапоги. Вот если бы было лето, тогда совсем другое дело, тогда можно и в тапочках на улицу выйти, а зимой…  Каким-то шестым чувством слышу, что нужна помощь, что она совершенно одинока, почти беспомощна. Спускаюсь этажом ниже. На меня смотрят выцветшие голубые глаза, ласково и просительно. И, конечно, я схожу в Пятерочку, и, конечно, принесу ей хлеба, молока и сыра.  Поднимаюсь домой, стрелка на часах катастрофически двигается к обеду. Беру Тошку на прогулку и иду в Пятерочку.  Когда захожу отдать продукты, она показывает мне старую фронтовую карточку. На меня смотрит улыбающаяся худенькая девочка в гимнастерке. Из-под берета выбиваются золотистые кудряшки.
   — Мне тут шестнадцать, — говорит соседка, глядя на себя-девочку.
Я понимаю, что нужно задержаться, нужно поговорить или послушать, но я не могу. И опять волна вины  накрывает с головой. Обещаю зайти завтра и принести мазь на  больные «косточки». Будь она не ладна эта подагра. Она смотрит благодарно и ласково, а у меня сердце рвется от того, как они у нас тут живут, сироты заброшенные.
Бегу домой. Мою лапы песику,  хватаю паспорт и еду на главпочтамт. Звонит сотовый.
— Ты уже получила бандероль?
— Нет, но я уже подхожу к почте, я тебе перезвоню.
 — Чем ты только занимаешься целыми днями? – голос в трубке не доволен. Отбой.
Очередь. Стою. Получаю. Отзваниваюсь. Получаю в ответ: «То-то же».
Бегу в химчистку и вспоминаю, что забыла купить селедку. Завтра суббота и, как обычно, приезжает свекровь, а она очень любит селедку «под шубой». Беру кашемировое пальто мужа и со страхом несу его в одной руке, потому что в другой – пакет с селедкой. «Господи, помоги мне дойти и не упасть». Благополучно добираюсь до дома. У меня два часа до того, как надо забирать детей из садика. Включаю пылесос, ставлю рыбу в духовку, запускаю  стиральную машину. Ах, да, еще не поливала цветы. Тащу горшки в ванную и совмещаю полив и мытье листьев. Вспоминаю, что еще не завтракала. Так вот почему нет сил. Наливаю чашку чая и делаю бутерброд. Звонит телефон.
  -Это я, ты не забыла приготовить мне рыбу?
 — Она уже в духовке.
 — А не рано ты ее поставила. Тебе же говорила моя мама, что рыбу нельзя подогревать.
Бросаюсь к духовке и включаю таймер. Заканчиваю уборку, ставлю цветы по местам, пуховкой прохожусь по ненужным предметам в кабинете  мужа. Ну что же делать? Он любит все свои сувениры, которые привозит отовсюду. Вешаю белье. Мою посуду после завтрака и придирчиво смотрю на кухню. Ах, да, брызгаю поглотителем запаха. Морковкин раздраженно мявкает. Такой рыбный запах испортила. Бегу за детьми. Выслушиваю воспитательницу, которая говорит: «Ну, ни в какие ворота….». По пути домой отбиваюсь от покупки мороженого. Кто ест его зимой на улице?
Отец семейства уже дома. Раздеваю детей, накрываю ужин. Все сидим за столом. Папа в очень хорошем расположении духа. У нас вечер  всероссийского праздника — пятницы!  Убираю со  стола, мою посуду и вытаскиваю швейную машину. Костюмы для ребят нужно сшить к понедельнику.  В половине девятого Тошка  тащит  мне  поводок. Мы идем гулять все вместе. Так сказать, перед сном. Приходим домой, укладываю ребят, читаю им  про лисенка по имени Вук. Муж ждет меня в гостиной. Настает наше с ним время. Он мне рассказывает о том, что у него было на работе, что он планирует делать на праздники. Его тянет пофилософствовать. Нам тепло вдвоем.
— Ты не забыла, что утром приедет мама?
— Нет.
Я иду делать селедку под шубой. Время 12 часов. Наливаю  тазик воды и ставлю перед дверью. Для «завтрашних лап». Потом добавляю в список: почистить серебро и сдать одеяло в химчистку…
Вхожу в свою комнату. Следующий день уже наступил. Лежит молитвослов, открытый на страничке «Утренние правила», на меня с любовью смотрят бездонно-глубокие глаза… «Господи, милостив буди мне, грешной».

 

   Вчера пошла получать пенсию. Народу было не очень много, но подождать все-таки пришлось. Устроившись в удобном кресле перед экраном, где  высвечивается номер очереди, я приготовилась почитать. Шумно отворилась дверь и вошла очень красивая брюнетка, яркая, стремительная. Следом за ней  появился мальчик лет 9-10. Он был  похож на мать той редкой красотой, которая свидетельствует о смешении  крови, южной и  северной славянской. На руках он держал бойкого малыша полутора-двух лет. Младший братик был белоголовый, голубоглазый и шустрый до невозможности. Он вырывался из рук старшего брата, пытаясь попасть на пол. Мама, все также стремительно, подошла к креслу, села и начала доставать из сумки какие-то документы.
  

   — Я очень устал. Он такой тяжелый, — услышала я голос в полуметре от меня. – Не могу его больше носить.
  

— Опусти его на пол и ходи за ним, — я вздрогнула. Голос был резкий, властный, повелевающий.

   Книжка легла в карман моей сумочки. Сквозь темные очки, стараясь не быть замеченной в наблюдении, я уже не могла отвести взгляд от этого семейства. Малыш бегал по всему залу, хватал за ноги пытающихся выйти  на улицу пенсионеров. Потом, заметив коляску, в которую  другая мама готовилась посадить дочку и отправиться домой, сам стал усаживаться туда же.  Его мать спокойно наблюдала,  не делая ни одного замечания. Брат пытался оттащить малыша, но тот  яростно сопротивлялся и стал доставать игрушки из чужой коляски  и разбрасывать их по полу. Мама девочки очень терпеливо, но немного растерянно стала искать глазами кого-то из взрослых, чтобы попросить забрать мальчика. Красавица, достав из  сумки журнал,  стала пристально рассматривать картинки, и даже глазом не повела в ответ на всю эту ситуацию.  Наконец, старшему брату удалось взять на руки младшего. Мама с дочкой, подобрав игрушки, очень быстро поехали в сторону выхода из зала, будто старались поскорее убежать.
  

— Мама, я устал. – Услышала  я  опять жалобный голос старшего.  – Он мне все  руки открутил. 

Ответом было полное молчание. Позвонил сотовый телефон. Мама с видимым удовольствием минут десять обсуждала с подругой цвет ее нового плаща, а малыш, вытащив из сумки маленький надутый шарик с космической скоростью  начал гонять его по залу. Старший едва успевал за ним.
Устав бегать, малыш вынул изо рта пустышку и запустил ее  в бабушку, которая, качая головой  от непорядка в сбербанке, пыталась пройти в кабинет администратора. Не тут-то было.  Ребенок  схватил ее за ноги. И, если бы не молодой парень, студенческой наружности, бабушка упала бы на мраморные плиты пола. 

   Я вдруг поняла, что не одну меня стала интересовать эта ситуация. Несколько, сидящих в очереди женщин, готовы были начать делать замечания: или маме, или старшему брату. Малышу-то бесполезно. В это время ребенок, наконец, оставил бабушку и припустился за шариком через весь  зал, схватил его с пола и начал ожесточенно грызть. Вот здесь, я уже была готова вмешаться. Пол в сбербанке был чистым, но не настолько, чтобы позволить малышу лизать и грызть шарик. «Стоп», — прозвучало в моем сознании. И в этот самый момент, когда я боролась  со своими эмоциями и волей, запрещающей мне вмешиваться в дела других людей, если они не просят об этом, прозвучал маленький взрыв. Малыш прогрыз шарик. Сначала он очень растерялся, потом испугался, а потом раздался такой громкий рев, что мама, наконец, подняла глаза от журнала. Старший тащил на руках ревущего братика.
 

    — Ни на что не способен, — раздался возле моего уха резкий голос. – Такое же ничтожество, как и твой отец.

«Что же вы делаете?» — хотелось мне крикнуть этой женщине, но воля продолжала делать свое дело. Я молчала. Подошла моя очередь.  Я встала к свободному окошку.  И тут не выдержали другие женщины. В сбербанке начался гвалд. Мама, со спокойствием инфанты,  отдала на руки старшего брата малыша и медленной, плывущей походкой пошла к другому освободившемуся окошку, на ходу проронив небрежно: « Да пошли вы все на…..». Женщины опешили. Наступило молчание.  Глаза старшего наполнились слезами. Но он терпеливо утешал братика. Только щеки его полыхали бордовым румянцем.
   Минут через пять, закончив свои дела с получением денег и всеми проплатами, я, облегченно вздохнув, пошла к выходу. И вдруг наши глаза со старшим мальчиком встретились. Он шел навстречу, как обычно неся братика на руках. Мне хотелось обнять этого мальчика, прижать его к себе, погладить по голове, утешить хоть как-то. Мне хотелось сказать ему, что этот мир разный, что в нем есть и любовь и забота и доброта, что он обязательно встретит все это в жизни, которая только начинается…
   — Что замер? – услышала я за спиной лающий голос….- а ну пошел вон на улицу….

Я не буду комментировать этот рассказ. Потому что доподлинно знаю, что реакции он вызовет неоднозначные.  Мы ведь все такие разные.