Случаи из практики
Это давняя история. Возможно, она окажется для кого-то интересной.
Кира
Один монах ходил повсюду, утверждая, что нет никого хуже него. Авва Димитрий тогда заметил:
— Этому брату вовсе незачем так умаляться, не настолько он велик.
Они жили с мамой вдвоем на первом этаже хрущевской пятиэтажки, забытой на окраине Москвы. Кире нравилось работать парикмахером, нравилось изобретать новые виды стрижек и причесок, нравилось делать женщин красивыми и ухоженными. И с собой нравилось экспериментировать. Менять цвет волос, стиль и облик. Нравилось наряжаться и чувствовать себя вполне красивой молодой женщиной. С первым мужем не сложилось. Со вторым тоже.
Грянула перестройка. А в скором времени небольшую парикмахерскую возле их дома закрыли, и она осталась без места. В те годы с работой вообще было непросто, даже с такой востребованной, как парикмахер. Устроилась мыть полы в школе. Очень уставала. Хрупкая была женщина. Взяли котенка на воспитание. Так и прожили следующие лет пять втроем. Мама старилась на глазах, и Кире казалось, что, если она останется одна, то почва уйдет из под ног.
А еще некоторое время спустя в соседнем дворе начали восстанавливать старый, полуразрушенный Храм. Кира помнила, как в детстве они с ребятами играли в прятки возле разросшихся кустов шиповника, который заполонил там все уголки. Мама рассказывала, что приход этот был в свое время красивым, ухоженным и богатым. Сюда приезжали даже очень известные люди, потому что настоятелем в те времена был старенький и опытный батюшка. К нему и ездили. Мама ругала ее за прятки-бегалки. Не следует такого делать возле Храма Божия, хотя бы и заброшенного.
— Люди Божий дом оставили, а ангелы никуда от престола не ушли и видят, как вы там шалите, — говорила мама.
Но Кира, весело смеялась над мамиными строгостями. И рассказывала, что в школе им всегда говорили о том, что Бога нет. Потом она окончила школу, потом попала в водоворот юношеских приключений, личных переживаний. Пыталась строить семью – не получилось. Пыталась родить ребенка – тоже не вышло. Учиться ей не очень нравилось. Поэтому достаточно быстро, приобретя «хлебную» профессию, успокоилась и стала ездить по санаториям и курортам, словом — стала жить «для себя». А тут – перестройка…..
Когда она однажды вечером после работы возвращалась из школы домой, то решила пройти в соседний двор и посмотреть на строительство. Увидела батюшку, который ходил в длинной черной одежде, о чем-то тихо говорил с рабочими. Ее тогда очень удивил его внешний вид. Но еще больше — та тишина, покой и доброта, что исходили от него. Она сразу почувствовала, что он совсем не похож на всех тех мужчин, с которыми ей довелось встретиться в жизни. В эти смутные годы одна власть сменяла другую, множество людей оставались без работы и жилья, никто не мог сказать, что будет завтра, все в стране менялась с огромной быстротой. А в этом тихом переулке сохранялся какой-то ровный, светлый и не проходящий мир вокруг Храма. Он напоминал остров в бушующем вокруг него океане. И Кира стала каждый день возвращаться домой новой дорогой. Она видела, как меняли старые и рассыпающиеся в руках кирпичи. Как на их место вставляли новые, как выравнивались, «росли» стены, как привозили новые пластиковые окна. По выходным дням она стала присоединяться к группе женщин, которые убирали и озеленяли территорию в тех местах, откуда уже ушли «строители». Теперь она знала новые слова: «благословение», «послушание», «своеволие». Ее жизнь наполнялась тем, чего она так давно искала. В душе жил праздник. Каждодневный, радостный праздник! Совместные трапезы после работы, поездки за саженцами, рассада цветов, которую они с мамой высадили на подоконники и новое, такое сладкое слово «сестры», которым каждый день называл их батюшка.
Кире очень нравилась работа по восстановлению Храма. Она вставала чуть свет и бежала туда, где всегда не хватало рук. Ей казалось, что она делает очень великое дело. Вся ее жизнь становилась осмысленной, наполненной и совершенно измененной. Она больше не красила ни волос, ни лица, всю модную и красивую одежду раздала. Носила строгое серо-черное платье в мелкую клеточку и убирала под платок копну пышных и длинных каштановых волос. Ее смешливость заменилась собранной строгостью, а любовь к утреннему «поспать подольше» — на длительные ночные молитвы. Иногда ее смущали мысли, которые вдруг появлялись «ниоткуда» и исчезали «в никуда». Она стала замечать, что ее строгость к себе стала и строгостью по отношению к маме и «сестрам» по Храму. Кира строго следила за тем, как воцерковляется мать. И когда та жаловалась дочери на больные и натруженные за долгую жизнь ноги, дочка утешала ее:
— Это здесь трудно, а в Царствии Божьем отдохнешь.
Храм был выстроен. На освящение собралось множество людей. Все были радостные. Теперь у них есть Дом, где обитает Господь. Сюда они могли прийти и с радостью и с болью. Кире предложили работать в ризнице. Но она отказалась, кротко опустив глаза. Сказала, что не достойна хорошего и просит самого «незавидного» места. Заметив взгляд настоятеля, внимательный и глубокий, добавила, что хочет победить в себе гордыню. Батюшка улыбнулся и благословил ее мыть пол в трапезной и на кухне, а также помогать чистить овощи, одним словом, быть на подхвате у повара. Кира спросила:
— А другой работы нет?
— Другой работы нет, — ответил отец настоятель примирительно.
— Ну, тогда благословите, батюшка, — Кира смиренно сложила руки под благословение.
Уже дома за чаем она рассказывала маме, как ей хотелось получить работу погрязнее и потруднее. Но такой работы в Храме не оказалось.
Шло время. Кира старательно исполняла свои обязанности. Она похудела, ела очень мало, чтобы «плоть утеснить», не пропускала ни одной службы. Стала молчаливой. Мама переживала, качала головой и говорила:
— Что же ты такое делаешь? Ведь в тебе весу, что в барашке маленьком. Сил-то на работу не останется. Есть надо, чтобы работать и не заболеть.
Но Кира не слушала. Ее строгость к себе и другим становилась все больше и больше. Подруги, с которыми она привыкла видеться с детства, появлялись в ее жизни все реже и реже. У них были семьи, дети. На их «светские» развлечения у нее не оставалось ни сил, ни времени. В Храм они ходили не часто. Что теперь у них могло быть общего? Кира решила окончательно отойти от мира. И как-то раз подошла к настоятелю, за благословением ехать к старцу.
— А зачем ты хочешь поехать? – спросил ее батюшка.
— Хочу знать, у меня путь монашеский или мирской…
— Так ты решила стать монахиней?
— Я очень грешный человек, недостойный даже того, чтобы воздухом этим дышать, — сказала Кира, — мое место в монастыре. Мне в миру не спастись. Вокруг одни соблазны.
— А ты думаешь, что в монастыре соблазнов нет? – настоятель внимательно смотрел в ее бледное и усталое лицо.
— Есть, конечно, но там все в единомыслии пребывают, не то, что здесь. – И испугавшись своих слов, добавила:
— Я про то, что тут слишком все обмиренное какое-то. Тесно мне здесь и не интересно.
Батюшка задумался. Потом сказал:
— Мы с тобой вот как поступим. Поезжай-ка ты к моей сестре. Она игуменья. Поживи у нее послушницей немного, присмотрись. А если эта жизнь тебе и в правду покажется такой, как ты это представляешь, тогда и к старцу можно поехать.
На том и порешили. Как ни жалко было Кире маму одну оставлять, собрала она нехитрые пожитки и отправилась в свое первое путешествие из родного дома.
В монастыре ее приняли. Поселили в келью к трем сестрам, дали послушание на кухне. Монастырь был большой, паломников приезжало много. Работать приходилось и днем и ночью. Посещать службы уже не было времени. На молитву, к которой Кира привыкла дома, долгую и неспешную, времени тоже не было. «Работай, работай, — говорила она себе, когда слезы усталости застилали глаза, — работай, потому что Царствие Небесное нудится». Ноги и руки болели не переставая, аппетит совершенно пропал. Кира, живя дома с мамой, мечтала о том, что все сестры будут вместе, как родные, делать все сообща. Вместе молиться, потом вместе читать святых отцов, словом все станут спасаться, как одна семья. А тут в монастыре только на службе они были все вместе, а потом каждая уходила на послушание или в келью и никакого «вместе» не случалось. И поплакать в подушку не получалось, потому что помимо нее в келье было еще три сестры. И разговаривать в кельях послушниц не дозволялось просто так. Уставшая и разочарованная, она писала маме грустные письма и подумывала о возвращении.
Так прошло полгода. Кира получила письмо из дома, где говорилось о том, что мама очень больна и за ней необходим уход. С большой радостью и облегчением собрала она свои нехитрые пожитки и вернулась домой. Тогда и появился дневник, в который она стала записывать все то, что не могла открывать людям. Там, на бумаге она вела свою беседу с Богом и собой.
«Я чувствую себя безмерно одинокой, — писала Кира, — я так ждала единомышленников, а их не оказалось даже в монастыре. Почти никто не читает отцов, вера очень поверхностная, больше похоже на обрядность. Какой-то трудовой лагерь. Я там потеряла остатки здоровья и уважения к людям. Никому никто не нужен. Всем безразлично. Хоть умри. Почему исчез праздник? Ведь он был. Куда же он делся?» Она уже не стеснялась «изливать» душу на бумаге, потому что не нашлось «достойных» эту душу понять. Как выскакивает пробка из бутылки с перебродившим вином, так вскрылись самые глубокие тайники ее души, где столько собралось всего невысказанного, задавленного, затаенного. Фонтан обиды бил все сильнее, душа освобождалась от подавленного гнева, но при этом существенно менялась, как бы каменела. Объять слово «искушение» в полном его смысле она тогда не смогла…
Вернувшись домой, Кира уже больше не торопилась на службу в Храм. Она страдала от того, что жизнь ее становилась совершенно бессмысленной. Опять, как это было раньше в браке, все не устраивалось и не складывалось. Винила в этом своих мужей, маму, подруг, жестокость и холодность мира. Потом перестала соблюдать посты, а потом…. Пришло очень большое горе. Умерла мама. И Кира осталась совсем одна. Не чесанная, не прибранная бродила она целыми днями по маленькой квартирке, где еще сохранялся запах маминых лекарств. Чувство глубокого одиночества добавляло ее обиде силу и вылилось в долгий и трудный разговор с батюшкой.
— Что ты хочешь, Кира, что тебя так мучает? – голос священника был тихим и уставшим.
— Я не нашла среди верующих того, чего искала, — сказала она откровенно и резко.
— А чего же ты искала?
— Праздника, красоты, справедливости, правды, честности. Всего-всего самого светлого и хорошего, а встретила только сплетни, пересуды, ссоры, ложь и безразличие…
— Как странно, — перебил ее батюшка, — мы ведь с тобой общаемся с одними и теми же людьми, а я в них этого не увидел…
— Это потому, что с вами они почтительно неоткровенны, — Кира чувствовала, что внутри нее опять все начинает кипеть.
Священник грустно молчал. Потом они долго говорили о том, как она собирается жить дальше. И решили, что на следующей неделе ей можно будет поехать к о.Константину, тому самому старцу, от которого Кира ждала чудесной помощи.
Она вернулась обновленная и полная сил.
— Я все поняла, — сказала Кира радостно отцу настоятелю, — у меня, как пелена упала с глаз. Дело не в людях, которых я все время обвиняла. Дело только во мне самой. Это я очень нечистый изнутри человек, это я вижу только плохое, это во мне сидит: и ложь, и безразличие, и нелюбовь. Теперь только себя сужу, только с собой воюю, только себя воспитываю.
— Этому тебя о.Константин научил? – спросил батюшка Киру.
— Это такой дивный старец! Он меня просто слушал, а потом сказал: «Посмотри, вон сколько травы под ногами. Вся она зеленая и свежая, будто ковер. А приглядишься, у каждой травинки свой изъян есть. У этой верхушка отломана, у другой – бока неровные, у третьей – серединка поранена. А все вместе – красота.» Вот я и поняла, что он хотел мне сказать. Что каждая травинка за собой смотреть должна, не кривой быть, да не косой и разорванной. Если каждая травинка будет хорошей, то и весь газон – красивым.
Глубоко вздохнут отец настоятель. Он услышал в этих словах совсем иное.
И все в жизни Киры, как она думала, началось с самого начала. Всю силу, которую она тратила на созидание и разрушение вокруг себя, она направила к себе во внутрь. С тем же неистовством, с той же требовательностью, с тем же непрощением она мучала себя долгими слезами «покаяния», била поклоны, молилась все ночи напролет. Как ни уговаривал ее батюшка ослабить «подвиги», как ни пытался ей объяснять, что есть любовь и смирение, тишина и мир внутри, Кира не слушала.
«Я же вижу, какие сильные изменения происходят со мной, — писала она в дневнике. – Теперь я знаю, что такое покаяние, теперь я знаю, что такое «хуже меня нет на свете», теперь я знаю, что такое душа моя, как пыль под ногами. Теперь я готова ненавидеть себя грешную и окаянную».
И вновь слово «искушение» не прозвучало внутри ее сердца. И та разрушительная сила, которая выходила из нее во вне, теперь стала уничтожать ее изнутри.
Через некоторое время Киру отвезли в больницу. Состояние ее организма и психики были настолько удручающими, что врачам пришлось лечить все в комплексе. В первые недели было особенно трудно. Женщина отказывалась жить. Казалось, что жизнь вытекает из нее по капле, а она не только не сопротивляется этому, а, наоборот, радостно идет к поставленной цели. «Смерть – это освобождение», — думала в те дни Кира. — «Еще немного и все мучения закончатся, мы будем вместе, я и Господь». Она пролежала в больнице полгода. Вышла оттуда изможденной, но успокоенной и все-таки живой. Там, где когда-то она ощущала свою душу, больше ничего не было, кроме пустоты. Вернувшись домой, она собрала все церковные книжки, молитвословы и убрала их на антресоли. Икону оставила только одну. Молиться ей больше не хотелось.
Шло время. Батюшка заходил к ней по нескольку раз в неделю. Они пили чай, разговаривали о музыке, о книгах, о том, как она проведет лето. Со временем Кира получила пенсию по инвалидности. Жизнь шла своим чередом. Она успокоилась. Сшила себе несколько новых платьев, стала захаживать в гости к старым подругам, играла с их детьми.
Как-то раз батюшка предложил ей поехать на дачу к одной прихожанке, помочь на огороде. Она была одинокая женщина и уже в возрасте, а Кира к тому времени окрепла, и свежий воздух был ей только на пользу. И она поехала. Женщина та оказалась очень добросердечной. И Кире рядом с ней было не тревожно, а скорее, наоборот, как-то защищенно и спокойно.
Ей нравилось вставать рано, идти в огород, где на листиках еще лежала роса, дышать ароматами раннего утра, подставлять лицо теплым лучам солнышка. У нее появился друг – кот, которого звали Барсик. Они вместе гуляли по вечерам. Кот деловито и неспешно шел рядом по дорожке, огибающей поле с овсом, а Кира собирала букеты васильков, которые так любила с самого детства. Тетя Люба, так звали женщину, у которой жила Кира, имела профессию золотошвеи. И она стала обучать Киру премудростям своего ремесла. Спустя какое-то время начали вышивать вместе. Сначала – это были просто носовые платочки, потом уголки на наволочках, а потом они стали делать для батюшки красивый праздничный пояс, который священники одевают к Пасхе. Когда батюшка приехал в начале осени, чтобы навестить своих прихожанок, Кира выглядела окрепшей, тихой, спокойной.
К ним часто заходили детишки одинокой вдовы-соседки. Все вместе пили чай, ели оладушки. Тетя Люба, которая была большой рукодельницей, показала Кире, как можно сшить платье для маленькой соседки-сиротки. В шкафу висело много старых платьев, еще довоенных, из крепдешина, шотландки, батиста. Вот и решили они вместе этот гардероб перешить для соседских малышей. Получились и рубашечки для мальчиков и платьица для девочек.
Начиналась глубокая осень. Пришла пора возвращаться в город. Стали убирать все в доме, чтобы в новом сезоне приехать в дом убранный и чистый. Кира мыла полы в комнате. Вдруг она увидела несколько пожелтевших листков, вырванных из школьной тетрадки, которые «спрятались» под кроватью в самом дальнем углу. Достала их шваброй. Это не были письма. Просто кто-то давно делал выписки. Она прочитала:
-«И что есть сердце милующее? Возгорение сердца у человека о всем творении, о людях, о птицах, о животных, о бесах и о всякой твари. И от великой жалости умаляется сердце его, и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварью».
«Печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна никому такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией… Но
любовь силой своей действует двояко: она мучает грешников… и веселит собою исполнивших долг свой.»
«Божественная любовь станет нестерпимым мучением для тех, кто не стяжал ее
внутри себя»
«Если есть «бич любви», значит есть и «бич нелюбви». Наверное, поэтому нас ранит злоба, агрессия, разрушение человека и мира вокруг.»
« Грех против любви…»…. Эти слова, непостижимым образом зажгли в ее душе погасший огонек. Она с радостью и удивлением почувствовала, что вновь живет, что вернулась из какого то оцепенения или окаменения. Слезы радости и нескончаемой благодарности комком перехватили горло, а потом свободно и светло полились из глаз.
«Господи, слава Тебе, — тихо пело ее сердце, — я вернулась. Нет, прости, это Ты вернул меня. «Грех против любви», против людей, против себя, против всего, что Ты сделал живым, грех против Тебя, потому что Ты и есть Та Самая Любовь. Что же это со мной? » Слезы освобождения лились из глаз и согревали и оживляли и осветляли. Отступала тьма, болезнь, неведение.
Богу слава!
