Наталья была женщиной доброй, но избыточно образованной. Не вспомню сейчас, но, кажется, доктором каких-то технических наук. Или профессором?  Мешало ей это в духовной жизни.  На все у нее ответы были из прочитанных книг. О чем ни  начни говорить, она цитатами так и осыпает.   Однажды я стала свидетельницей её разговора с  батюшкой. Жаловалась Наталья  на своего сына, что, мол, не внимателен к ней,  не заботлив, что так и норовит из дома сбежать поскорее. Что она ему всю себя отдала, ночей не досыпала… Короче говоря, все по списку  известных претензий. Я слушала ее и думала: «Чудеса… Ведь это же её сын, не приемный, кровный. Она сама его воспитывала, никому не передоверяла, по друзьям не бегала, дома была. Отчего же теперь ей не подходит то, что она сама же и взрастила?»
 
   — Молюсь и молюсь, батюшка, а Господь меня  не слушает, — говорила Наталья обиженно.

   — А ты о чем молишься-то? – Спросил её отец архимандрит.

   — Как о чем? Чтобы сын мать уважал, чтобы мне утешением был.

   — Вот тебе и раз, — улыбнулся батюшка, — это, мать, получается, что у тебя уже трое виноваты?

Наталья вытаращила глаза так сильно, что я сжала губы, чтобы спрятать улыбку.
 
   — Как трое? Кто трое?

   — Во-первых, Господь, который не выполняет то, в чем ты его обязываешь, во-вторых, твой сын, который вырос эгоистом, а в-третьих, я.

   — А вы-то в чем, батюшка? – Наталья растерянно шмыгнула носом.

   — Так ведь ты же поняла, что и я не на твоей стороне. От осинки не родятся апельсинки. Пока не поздно с себя начни перемены в жизни. Глядишь, и сын мягче станет и Господь увидит, что себя менять стараешься. А я, уж, у Него на послушании. Если Господа порадуешь, так меня, слугу Его,   и подавно.
 

© Copyright: Эва Гринн, 2020

Дело было в Великом Новгороде.

Пришел в Свято-Никольский Храм один человек, как мать Досифея потом сказала — «словоблуд». И начал с молодыми прихожанками кокетничать. Анекдоты про веру рассказывать. И так у него это получалось… Уж, и не знаю, каким словом обозначить. Худо получалось, особенно, когда над Богом шутил. Я не стала слушать, взяла документы на проводку электричества и понесла батюшке на подпись. А сама злющая в сердце, так бы и наложила этому «туристу» в его кеды крапивы.

Батюшка даже не взглянул на меня и говорит:

— Что там у вас происходит?

— Это вы о чем? – Спрашиваю.

А он мне:

— Не темни. Чего сердишься? Все бесов перевоспитываешь? Не надоело пустым делом заниматься?

Вот это да, думаю. И как ему удается не смотреть, а видеть.

— Нет, — говорю, — ни слова не сказала, только внутри саднит. Он над Господом подшучивал, противно и пакостно.

Архимандрит Гавриил улыбнулся.

— Значит, за Господа заступаешься? Тебе за Него больно? Это хорошо. Ну, давай сюда свои бумаги.

Прочитал, подписал. А потом тихо, мягко так сказал:

— Навсегда запомни: Бог поругаем не бывает. А вот этот гость сам себя на многое уже обрек. Потом ведь начнет спрашивать: «За что?».

— Когда спрашивать?

— А когда кирпичи на голову падать начнут. Ступай уже. Ушел он. Мать Досифея первая не выдержала, прогнала. Учти, она по любви это сделала, остановила проказника. Еще бы чуть-чуть продолжил словоблудить… Ох, — вздохнул отец Гавриил, — иди уже! 

© Copyright: Эва Гринн, 2020

 

«Читала ваши статьи и поняла, что хочу задать свой вопрос: «У меня большое горе. Умер близкий человек. Уже давно. Год прошел. Но мне трудно с этим смириться. Как выйти из этого состояния? Ведь уныние – большой грех. Я  это знаю. Но у меня не получается не унывать».
 

Я так долго размышляла о том, как Вам ответить. Наверное, нужно было бы написать, что необходимо  исповедовать Ваше состояние духовному отцу, читать молитвы ко Пресвятой Богородице, делать добрые дела, стараться быть кому-то нужной. Есть очень много советов. Только ведь, когда человек переживает настоящее горе – ему, собственно, не советы нужны. Важно, чтобы кто-нибудь понял и разделил его чувства. Их глубину и важность. Да и слова тут, наверное, не нужны. Просто одна душа обнимает другую душу. Поддержка так не похожа на советы. А мы так и не научились поддерживать друг друга. Потому что сами устали от проблем. Потому что нас никто не учил поддерживать других. Потому что для милосердия нужен талант. Потому что слова никогда не заменят истинного участия. Потому что мы все в итоге глубоко обнажены и беззащитны перед настоящим горем. И мне кажется, что не нужно торопиться искусственно выздоравливать. Для кого-то восстановление идет сорок дней, а кто-то до конца жизни носит траур. Важно не делать то, что нужно. Важно делать то, что нужно именно ВАМ.  А иногда делать – это не делать ничего. Просто ждать.
   Как Вам ответить, чтобы быть честной?  Как не унывать при потере близкого человека? НЕ ЗНАЮ.
Ну, давайте вместе попробуем так: Вас повсюду окружила любовь. Предлагаю Вам сдаться на милость победителя.

 

 

 

 

Минута молчания

Поминать умерших можно только когда веришь, что они – живы. Эта, парадоксальная, на первый взгляд, мысль подтверждается, тем не менее, даже не церковным учением, а обычной человеческой интуицией. “Все там будем…” – так звучит самая распространенная в нашем народе формула поминовения умерших. И нужно сказать, что это очень глубокое отношение – глядя на чужую смерть, помнить о своей собственной. Но есть очень важный момент, который в этой формулировке никак не обозначен: а, собственно, где это – “там”? Что находится за чертой, которую уже перешел умерший и которую рано или поздно предстоит пересечь каждому из нас? Если за ней лишь пустота, небытие и полное уничтожение человеческого самосознания, тогда сама фраза “все там будем…” лишается всякого смысла, поскольку никакого “там” в этом случае просто нет и быть не может. Получается, что, поминая наших умерших даже такой простой фразой, мы исповедуем свою веру сразу в три серьезных факта:

1. Биологическая смерть не уничтожает человеческую личность.
2. После смерти, лишившись тела, человек попадает в иной, неизвестный нам пока еще, но вполне реальный мир.
3. Переход в этот мир – объективно неизбежен для всех людей, независимо от их личного желания.

Когда близкий человек попадает в больницу, мы навещаем его, носим ему книги, фрукты и куриный бульон в баночке, рассказываем последние новости и, прощаясь, говорим, что завтра обязательно придем к нему снова. Если кто-то из дорогих нам людей находится в заключении, мы тоже знаем, как проявить свою любовь к нему, нам известно, в чем он нуждается, мы собираем ему передачи и шлем посылки, пишем письма, ездим на свидания, короче – делаем все, что может помочь ему перенести тяготы лишения свободы.

Но когда родной человек умирает, это всегда ставит нас в какой-то тупик. Нет, мы, конечно, не стали любить его меньше, горечь разлуки даже усилила наше чувство и помогла понять – как дорог нам тот, кого смерть у нас отняла. Но что делать дальше, как эту нашу любовь выразить, как сделать, чтобы она дошла до любимого и помогла ему, или порадовала его там, где он оказался – этого мы не знаем. У нас просто нет опыта бытия там – за гранью земной жизни, мы даже представить себе не можем, что же происходит с человеком после смерти. А когда не хватает своего личного опыта, вполне разумно обратиться за помощью туда, где подобный опыт имеется, – обратиться к Церкви, которая уже почти две тысячи лет поминает своих умерших и имеет огромное количество свидетельств действенности молитвенного поминовения усопших. Поэтому очень часто смерть близкого человека приводит в Церковь даже тех, для кого мнение Церкви никогда не являлось авторитетным во всех остальных вопросах их жизни.

Вообще, без веры в жизнь после смерти, поминать умерших – довольно бессмысленное занятие. В советский период истории нашей страны была такая традиция – почитать память погибших в Великой Отечественной войне минутой молчания. Для атеистического государства это был очень логичный ритуал. Сердце человека требовало: “Поблагодари этих людей. За твое спокойное и мирное существование они отдали самое дорогое, что у них было, – свою жизнь. Ты навсегда в долгу перед ними, поблагодари их”. Но разум возражал: “Как можно благодарить тех, кого нет? Какие слова можно сказать тому, кого не просто нет рядом с тобой – вообще нигде нет, как не было тебя самого до твоего рождения?”. К небытию бессмысленно обращаться с какими бы то ни было словами, здесь действительно остается одно только скорбное молчание. Как какое-то торжественное выражение неверующим человеком своего бессилия перед фактом смерти близких людей.
Для атеистического сознания возможны лишь бессловесные формы поминовения умерших, будь то минута молчания или поминальная чарка – молча и не чокаясь.
Но если человек отказывается полагать, что его близкие, умирая, растворились без следа в мировом пространстве, если он верит, что они живы, и надеется на будущую встречу с ними (пускай даже после собственной смерти), тогда такому человеку для выражения своей надежды, веры и любви просто необходимы слова. И простого, брошенного походя “…все там будем” здесь уже явно недостаточно. Нужны другие слова – более точные и красивые, нужно понять – в чем смысл такого поминовения, нужно разобраться, наконец – что же происходит с человеком в этом самом загадочном “там”, где все мы, в конце концов, должны будем оказаться.

Чего боятся верующие?

Армянский поэт X века Григор Нарекаци (почитаемый в Армении как святой) писал:

Мне ведомо, что близок день Суда
И на Суде нас уличат во многом…
Но Божий Суд не есть ли
встреча с Богом?
Где будет Суд? Я поспешу туда!

Никто на свете не может предсказать с полной уверенностью посмертную участь того или иного человека. Но Церковь с уверенностью говорит о неизбежном для всех людей событии: после смерти каждый из нас обязательно встретится с Богом.

А вот станет ли эта встреча для человека источником вечной радости, или окажется для него мучительной и невыносимой – зависит уже от того, как сам он прожил свою жизнь. Если он готовил себя к этой важной встрече, стремился к ней, если всю жизнь главным критерием оценки своих поступков, слов и даже мыслей для него был вопрос: “А понравится ли это Богу?”, то умирать такому человеку уже не очень и страшно. Нет, конечно, предстоящая встреча с Господом вызывает в его сердце волнение и трепет. Он лучше, чем кто-либо, знает, как часто его стремление жить праведно разбивалось о его же собственную лень, жадность, тщеславие, насколько неудачной была почти каждая его попытка сделать что-то ради Бога, а не ради собственных страстей и капризов. Но он знает также и другое. Пытаясь жить по заповедям Божьим, он с удивлением и радостью увидал, что Бог любит его даже таким слабым и несовершенным, не способным, по сути, ни на что доброе. Это реальное переживание Божьей любви – главная, самая дорогая ценность в жизни каждого верующего человека. Он научился видеть, с какой трогательной заботой и вниманием участвовал Господь в его земной жизни. И ему кажется нелепым даже предположить, что после смерти Бог отвернется от него и сменит эту любовь на бездушную и холодную справедливость. Верующего человека волнует совсем другой вопрос: “А не отвернусь ли я сам от Бога при встрече? Не окажется ли вдруг, что для меня есть на свете что-то более дорогое, чем Бог?” Вот этого верующий человек боится по-настоящему. Но такой страх растворен надеждой. Бог, восполняющий наши недостатки и помогающий нам в земной жизни, может и после нашей смерти восполнить нашу немощь Своим Всемогуществом. Именно о таком христианском отношении к себе и к Богу говорил Борис Гребенщиков в одной из своих ранних песен:

…Но мы идем вслепую
в странных местах,
И все, что есть у нас, это –
радость и страх.
Страх за то, что мы хуже,
чем можем
И радость о том, что все
в Надежных Руках.

 

Заблудившийся летчик

Отвернувшись от света, мы рискуем оказаться во тьме собственной тени. Если человек сделал главным содержанием своей жизни не стремление измениться к лучшему, не подготовку к этой посмертной встрече со своим Создателем, если он разменял свою жизнь на дешевые или дорогие развлечения, на упоение властью, деньгами или собственной гениальностью, тогда у него возникают серьезные проблемы. Не научившись любить Бога, не увидав Его любви к себе при жизни, наглухо замкнувшись в скорлупу собственных страстей и желаний, человек не сможет и не захочет быть с Богом и после своей смерти.
Грех ведь тем и страшен, что наслаждаться им человек может, лишь пока он жив. Назначение души – управлять телом, и только в их совокупном существовании человек может полноценно жить, действовать и изменять себя как в лучшую, так и в худшую сторону. Смерть отнимает тело у души и делает ее неспособной к какому либо действию, а значит и – к изменению. Душа не может больше ни грешить, ни каяться; и, какой она стала к моменту смерти человека, такой и пребудет в вечности. Чтобы это было понятнее, можно представить, что наша жизнь – авиарейс, тело – самолет, а душа — летчик, который знает, что запас топлива у него ограничен и позволяет пролететь, скажем, пять тысяч километров до пункта назначения. Если он не теряет связь с диспетчером и держит верный курс, то несмотря на нелетную погоду, плохое самочувствие и неполадки в двигателе, он все же дотянет до аэродрома. Или совершит аварийную посадку где-нибудь неподалеку, так что спасатели легко смогут его отыскать. Но когда летчик летит наобум, куда глаза глядят, без ориентиров и целей и даже не задумывается, что с ним будет и где он окажется, когда в баках кончится горючее… Скорее всего, такой горе-пилот окончательно заблудится, приземлится совсем уж невесть где, да там и сгинет без вести, потому что непонятно где искать того, кто летел неизвестно куда. А пешком ему оттуда уже не выбраться.
Господь сказал об этом предельно ясно: “В чем застану, в том и сужу”. Это вовсе не означает, будто Богу безразлично, что там с человеком было перед смертью, и в каком состоянии он умер. Наоборот, Церковь говорит, что Господь призывает человека на суд в самый благоприятный для его посмертной участи момент. Каждый из нас умирает либо на пике своего духовного развития, либо когда Бог видит, что дальнейшая жизнь будет изменять его душу только в худшую сторону. А вот взять правильный курс и вывести себя на этот свой духовный максимум – человек должен уже сам. И никто за него не сможет проделать эту работу, даже Бог.
Но что же могут сделать близкие для такого потерявшегося летчика, чем они могут помочь ему? Они могут многое – раскалить докрасна телефон начальника аэродрома, до которого не смог долететь пропавший пилот, засыпать письмами министерство, стучать кулаками по столу в различных кабинетах и – требовать, требовать, требовать организации новых спасательных и поисковых экспедиций. Право на такую настойчивость дает им любовь к пропавшему.
А наша любовь заставляет нас обращаться к Богу с просьбами о прощении грехов наших близких и об упокоении их “со святыми”. В этом и заключается один из смыслов молитвенного поминовения усопших в Православной Церкви.

Мамина рука

Святитель Игнатий Брянчанинов называл существование души в аду – бытием без бытия, странной формой жизни в отсутствие жизни. Эту неспособность грешной души к действию мы все, как ни странно, в разной мере испытали уже сейчас, при жизни. Наверное, любой человек хотя бы однажды переживал состояние глубокой депрессии, уныния. Когда лежишь на диване, отвернувшись к стене, и никого не хочешь ни видеть, ни слышать. Когда даже солнечный свет мешает жить, и ты бежишь от него, задергиваешь шторы, укрываешься с головой одеялом только чтобы не видеть мрака, овладевшего твоей душой. Ты еще не умер, но сил и желания жить дальше у тебя уже нет, и кажется, что так теперь будет всегда. И тут в твою темную комнату войдет мама. Она не будет спрашивать, что с тобой случилось и даже не станет тебя утешать. Она просто сядет на краешек дивана, возьмет тебя за руку, погладит по голове, начнет говорить о чем-то совсем неважном ни для нее, ни для тебя… В общем, не сделает ничего особенного. Но ты вдруг почувствуешь, что черный мешок уныния, в котором ты провел несколько дней, расползается по швам, и ты снова способен жить.
Оказывается, любовь позволяет нам делиться с близкими самым главным – жизненной силой, самой возможностью бытия. На этом принципе Церковь и основывает необходимость поминовения усопших, и возможность изменения посмертной участи тех, кого мы любим и за кого молимся. Да, душа после смерти не может сама изменить себя. Но она может измениться благодаря усилиям тех, кто остался на земле и помнит о ней. Дело в том, что Церковь – это не просто формальное объединение людей, верующих в Бога. Христиане составляют в Церкви единый организм, в котором состояние одного органа определяет самочувствие всех остальных. Все мы живые клеточки живого Тела Христова. Апостол Павел написал об этом удивительные слова: “…Вы – тело Христово, а порознь – члены”, еще: “Не может глаз сказать руке: ты мне не надобна; или так же голова ногам: вы мне не нужны”. Физическая смерть не отрывает человека от Тела Христова. Но те духовные болезни, которые он не долечил при жизни, теперь излечимы только усилием всего организма, сам для себя он уже ничего сделать не в состоянии.
Как же один человек может духовно помочь другому, тем более – усопшему? Точно так же, как в организме одна клетка помогает другой, пораженной заболеванием. Чтобы подавить воспалительный процесс в одной части тела, организм включает иммунные процессы, которые все силы организма бросают на борьбу с заболеванием. Здоровые клетки берут на себя дополнительную нагрузку, чтобы помочь больным. Так, на войне бойцы не бросают раненого товарища, а бережно выносят его из-под огня, рискуя при этом собой. Так в походе груз подвернувшего ногу человека распределяется на всех.
Но помочь больному может только здоровый. Это главный принцип духовной помощи. В этом суть молитвы за другого человека, живого или усопшего – неважно. Для того чтобы помочь ближнему, мы сами должны заняться своим духовным здоровьем, чтобы иметь возможность поделиться им с любимым человеком. Предположим, наш ближний был при жизни гневлив, любил злословить, пьянствовал и чревоугодничал, был жадным. Значит, мы должны научиться воздерживаться от гнева, удерживать свой язык от злых речей, соблюдать посты, раздавать милостыню и т.д. Проще говоря, нужно самому начать жить по-христиански и тем самым получить возможность делиться этой жизнью с нашими усопшими через молитву. Любовь реализует себя в жертве. И если наше поминовение будет основано на таком христианском самоотвержении, оно станет для души умершего человека тем самым прикосновением любви, которое способно влить в него часть нашей жизни во Христе.

Богатый родственник

В разговоре о поминовении усопших очень часто упускается важный вопрос: а кому, собственно, больше нужно такое поминовение – им, или нам самим? Было бы бесконечной самонадеянностью и дерзостью утверждать, что некто из наших умерших близких попал в ад, нуждается в помощи и его необходимо вымаливать. У христиан есть заповедь не судить ближнего при жизни. Тем более нелепо выносить приговор тому, кто уже окончил свое земное странствие и предстал перед судом Божиим. Мы можем беспокоиться за него, как родители беспокоятся за сына, уехавшего учиться в далекий город. Но мы не должны забывать, что у нас есть в этом городе богатый и любящий нас родственник. Причем, не просто богатый – он в этом городе самое главное лицо и решает там все вопросы, чего бы они ни касались. И мы не должны рвать себе сердце переживаниями – этот родственник позаботится о нашем сыне гораздо лучше, чем мы сами. Но эта забота не мешает нам посылать ему письма, посылки со всякими вкусностями и деньги на карманные расходы. Сын может ни в чем не нуждаться, но наш богатый родственник очень деликатен, он не лишает нас возможности проявлять свою любовь подобным образом. И когда мы звоним и просим его: “Ты, уж не оставляй там нашего мальчика, пожалуйста! Присматривай за ним, помогай, а то мы тут волнуемся!”, это совсем не означает, что без нашего звонка сын остался бы без поддержки и внимания. Просто мы любим его, а он уехал и теперь далеко. И что мы можем сделать еще, чтобы выразить свою любовь и заботу? Только звонить и слать письма с посылками. Так и молитва ко Христу за наших усопших нужна нам самим не меньше, чем тем, о ком мы молимся.
Потому что у всех нас есть такой богатый родственник. Это – Христос, Который и вочеловечился для того, чтобы сделать нас Своими родственниками по плоти. А родственников не судят беспристрастно, их судят – с любовью. Его суд – не наш суд. Достаточно вспомнить, сколько раз в Евангелии Христос оправдывает и защищает тех, кого люди осудили, причем из самых справедливых соображений.

Наши мертвые нас не оставят в беде…

Бывает, что уехавший сын сам отправляет родителям богатые посылки и переводы. В истории Церкви немало примеров, когда молитвенное общение с усопшими помогало живущим решить свои земные проблемы. Вот несколько примеров.
У одного священника умерла жена, которую он очень любил. Горечь утраты оказалась для него непосильной, и он начал пить. Каждый день он поминал ее в своих молитвах, но все глубже и глубже погружался в трясину алкоголизма. Однажды к этому священнику пришла прихожанка и рассказала, что во сне к ней явилась его умершая жена и сказала: “Налей мне водки”. “Но ведь ты же никогда не пила при жизни”, – удивилась прихожанка. “Мой муж приучил меня к этому своим нынешним пьянством”, – отвечала умершая.
Этот рассказ настолько потряс священника, что он навсегда бросил пить. Впоследствии он принял монашество. Скончался в сане епископа. Звали его – Владыка Василий (Родзянко).
Другой случай. Студент духовной академии шел на экзамен, недостаточно хорошо зная материал. В коридоре на стене висели портреты ученых и богословов, в разные годы преподававших в академии. Студент молитвенно обратился к одному из давно почивших преподавателей, с просьбой – помочь ему сдать экзамен. И на всю жизнь запомнил, насколько явной была эта помощь. Экзамен он сдал на “отлично”, все время ощущая спокойную, доброжелательную поддержку того, к кому он обратился. Студент тоже стал монахом, а потом – епископом. Это – владыка Евлогий, архиепископ Владимир ский и Суздальский. А на портрете был изображен преподаватель МДА митрополит Филарет (Дроздов), впоследствии, канонизированный как Святитель Филарет Московский (кстати, историю эту владыка Евлогий рассказал, когда Синод собирал материалы для канонизации свт. Филарета).
Удивительный случай молитвенного общения с усопшими описывает митрополит Сурожский Антоний. Однажды к нему обратился человек, который во время войны случайно застрелил любимую девушку, свою невесту. Одним выстрелом он разрушил все, о чем они так много вместе мечтали. Счастливую жизнь после войны, рождение детей, учебу, любимую работу… Все это он отнял не у кого-то, а у самого близкого и дорогого человека на земле. Этот несчастный прожил долгую жизнь, многократно каялся в своем грехе перед священниками на исповеди, над ним читали разрешительную молитву, но ничего не помогало. Чувство вины не уходило, хотя со времени того злополучного выстрела прошло почти шестьдесят лет. И Владыка Антоний дал ему неожиданный совет. Он сказал: “Вы просили прощения у Бога, которому не причинили вреда, каялись перед священниками, которых не убивали. Попробуйте теперь попросить прощения у самой этой девушки. Расскажите ей о своих страданиях, и попросите, чтобы она сама помолилась за вас Господу”. Впоследствии этот человек прислал Владыке письмо, где рассказал, что сделал все, как он велел и ледяная заноза вины, сидевшая в его сердце долгие годы, наконец, растаяла. Молитва убитой им невесты оказалась сильнее его собственных молитв.
Да и сам митрополит Антоний рассказывал, как в трудные минуты своей жизни он обращался к своей усопшей маме с просьбой помолиться за него, и много раз получал ожидаемую помощь.
Когда-то Владимир Высоцкий пел: “…Наши мертвые нас не оставят в беде, наши павшие – как часовые”. Уходя из этой жизни, наши любимые становятся ближе к Господу и могут ходатайствовать за нас перед Ним. Поэтому мы и молимся святым, которые канонизированы Церковью. Но нельзя забывать, что святыми Церковь считает не только внесенных в святцы прославленных угодников Божиих. Святыми в Церкви названы все христиане, освящающиеся Пречистыми Телом и Кровью Христовыми в таинстве Евхаристии. И если наш близкий при жизни был членом Церкви, исповедовался и причащался святых Христовых Тайн, тогда у нас не может быть достаточных оснований считать, что после его смерти он нуждается в нашем поминовении более чем мы в его молитвах за нас. Святитель Киприан Карфагенский писал: “…Не должно оплакивать братьев наших, по зову Господа отрешающихся от настоящего века. Мы должны устремляться за ними любовью, но никак не сетовать за них: не должны одевать траурных одежд, когда они уже облеклись в белые ризы”.

Слезы, летящие к небу

Чувства, которые мы испытываем, когда умирает любимый человек, прекрасно выразил в своей “Балладе о прокуренном вагоне” поэт Александр Кочетков.

Как больно, милая, как странно
Срастясь листвой, сплетясь корнями
Как больно, милая, как странно
Раздваиваться под пилой…
Не зарастет на сердце рана,
Прольется чистыми слезами
Не зарастет на сердце рана,
Прольется пламенной смолой…

 

 

Смерть всегда покушается на самое дорогое – на единство нашей любви. Она пытается оторвать от нас тех, кто делил с нами горести и невзгоды, кто наполнял нашу жизнь смыслом и радостью. Мы давно срослись с ними, они стали неотделимой частью нас самих. И теперь, молясь за усопших, мы протестуем, мы просто отказываемся признать законность этого разделения любимых людей на живых и мертвых. Бог не создавал смерти, и она не имеет ни силы, ни права на наших близких, потому что у Бога – все живы.
Огоньки свечей, которые мы зажигаем на панихиде, напоминают по форме слезы. Но слеза капает на землю, а пламя свечи всегда стремится вверх. Мы хороним наших близких в могилы, а сердца свои устремляем в небеса, ко Христу и просим Его, чтобы Он позаботился о тех, кто нам так дорог. А они, быть может, просят Бога позаботиться здесь о нас. Это единство взаимной любви во Христе умерших и живых людей и есть – Церковь Христова.
В том же стихотворении Александра Кочеткова есть еще такие слова:

С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
С любимыми не расставайтесь,
Всей кровью прорастайте в них!

Православные христиане не расстаются со своими любимыми даже после их смерти. Каждый день, поминая усопших в своих утренних и вечерних молитвах, мы вписываем их в круг нашей жизни. Как если бы они вдруг уехали в далекий край, и мы просто давно их не видели. Но при этом мы надеемся, мы очень верим, что когда-нибудь обязательно встретимся с теми, кого мы так любим, и кто так любит нас…

Потому что всех нас любит Бог.

     АЛЕКСАНДР ТКАЧЕНКО

Журнал "Фома" | №8/40 |

  

 

  10 января 2013 года  в 8 часов утра на 63 году жизни после тяжелой и продолжительной болезни Господь призвал своего послушника архимандрита Гавриила (Зеленкина).
    Он родился 30 апреля 1950 года в благочестивой христианской семье. Его мать, которая пела в церковном хоре, очень рано заметила в маленьком сыне сильное устремление к Богу. Батюшка нередко вспоминал свое детство. Они часто ездили в Лавру к Преподобному Сергию. Церковные службы, на которых так любил бывать совсем маленький мальчик, навсегда определили его дальнейший путь.
   По окончании школы и службы в армии он уже больше не возвращался в мир. Его устремление к Богу было настолько сильным и глубоким, что, пройдя трудную школу послушания, он был  пострижен в монашество с именем Гавриил ( день Ангела – 8 апреля), а позднее в 1976 году  рукоположен в иеродиакона Архиепископом Омским и Тюменским Максимом, который стал его духовным отцом.  С Владыкой у них сложились  крайне доверительные отношения.  Батюшка неоднократно говорил, что духовный отец у него был только один и после его кончины он почувствовал,  как осиротел.  Заочно  окончил  Московскую  Духовную  семинарию.   В 1980 году рукоположен в иеромонаха, а позднее, в 1986 году возведен в сан игумена  и зачислен в число братии Свято-Данилова монастыря. В 1989 г. митрополитом Ленинградским и Новгородским назначен настоятелем Покровского Собора г. Новгорода. Батюшка очень любил вспоминать про этот период своего служения. Он жил недалеко от Храма в доме священника за высоким деревянным забором, где калитка была всегда и для всех открыта. В любое время к нему приходили люди и с вопросами, и с печалями, и с радостью. Он так  глубоко любил людей, что никогда и никому не отказывал ни в духовной беседе, ни в утешении. И  они к нему шли и шли. С 1990 по 1993 год  отец архимандрит был зачислен в число братии Николо-Угрешского монастыря, а с 1994 года откомандирован на служение в Храм вмц.Параскевы Пятницы в Качалове.  У  батюшки было и еще одно послушание, которое он нес в течение многих лет. И об этом послушании можно прочитать в следующей статье:
 

 Рай на пороге ада

 

 

Для верующего человека смерть — это лишь дверь, ведущая в жизнь вечную, ведущая к Господу. Для человека неверующего — это конец, конец солнцу и снегу, небу и цветам. Но и для верующих, и для неверующих смерть — это таинство, это загадка, то, что мы всю жизнь стремимся постичь. Наверное, поэтому всё, что касается перехода человека в мир иной, всегда тревожит особенно, вызывая массу вопросов и сомнений, приводя к нескончаемым диспутам.

Тему современных хосписов обсуждали уже неоднократно, писали сами пациенты, писали врачи и психологи. О проблеме онкологии говорили и московские батюшки, и старцы с далёкого Афона. В современном мире нет, наверное, человека, который, так или иначе, не столкнулся бы с горестным словом — ХОСПИС.

Наш сегодняшний собеседник — архимандрит Гавриил (Зеленкин). Отец Гавриил со дня открытия окормляет хоспис Юго-Западного округа г. Москвы. За время существования хосписа отец Гавриил подготовил к встрече с Господом, или к уходу в мир иной, и многих православных, и мусульман, и иудеев, и атеистов. И каждого из тех, с кем Господь сподобил его встретиться в стенах хосписа на пороге смерти, отец Гавриил хорошо помнит.

Говорить ли о приговоре?

— Отец Гавриил, как вы считаете, должен ли священник говорить человеку о том, что ему осталось на этой земле не так уж много дней?

— Должен ли священник говорить человеку о том, что ему не так много осталось жить на этой земле? Я говорю! Это моё личное убеждение. Девяносто процентов врачей считают, что пациент должен знать правду.

У меня был случай. Года два назад в наш хоспис поступила новая пациентка — Вера. Она сама врач. Муж — журналист-международник, прилетел из Каира и все дни и ночи дежурил у палаты. Он скрывал от неё всю правду, не допускал меня к ней в течение первой недели её пребывания у нас. Вставал на моём пути грудью, закрывая дверь в палату. Потом пришла сестра Веры и буквально с боем провела меня к ней. Вера сказала, что всё знает о своей болезни, знает свой приговор. Она с удовольствием причащалась до последнего момента, до своего исхода. А муж боялся говорить с ней о диагнозе.

Помню, был Пётр. Полковник, разведчик. Русский богатырь, красавец под два метра.

— Пётр, вы не крещены?

— Нет. Я, батюшка, убеждённый атеист.

— Хорошо, Пётр. Вот вы полковник, я тоже. Знаете, ведь архимандрит приравнивается по званию к полковнику. Давайте говорить на равных. Я знаю и вы знаете, что мы все рано или чуть попозже умрём. Вы знаете, где вы находитесь, знаете, что у вас за болезнь?

— Знаю.

— Мы все предстанем перед Богом. Я скажу: «Господи, я грешный человек. Прости меня, Господи. Прости, как Отец милосердный, я — Твой сын, я — Твой раб». А что скажете вы? Священник к тебе приходил, и ты его прогнал. Так?

Пётр попросил пару дней на размышления. Прихожу через два дня: «Батюшка, покрести меня и двух моих взрослых сыновей». Ради его болезни я согласился окрестить ребят не в храме, а в хосписе, вместе с отцом.

Пётр так неистово накладывал на себя крестное знамение, он так уверовал, что причащался до последнего дня с таким сознанием, с таким чувством! Это не передать словами! Это возможно лишь в хосписе, где концентрация горя и боли выше любой больницы, любой ночлежки, любого иного горестного места. В хосписе боль и смерть просто осязаемы на ощупь, ими пропитано всё, весь воздух хосписа так заполнен, что кажется, его можно резать ножом, он твёрд.

Рай на пороге ада?

Помню и Мишу. Он сорок лет провёл по тюрьмам. Из всех моих подопечных он единственный, кто называл хоспис раем. «Батюшка, тут я живу как в раю, а там-то меня ад ждёт». Видимо, он знал что-то такое, что говорил про двери ада, ждущие его по смерти. Грехи его были даже не смертные, хуже. Вспоминать о них тяжело, такого я не слышал за все свои тридцать с лишним лет священства. Но причащал и его, ради смертного его состояния. А там — как Господь… Вот и хоспис раем стал для кого-то. Господь кого как управляет…

Был Виктор. Он хранитель государственных манускриптов — самый секретный человек в России, самый секретный! Виктор крестился за четыре часа до смерти. Я пришёл в палату, он лежит, только поступил, рядом жена сидит. Говорю: «Надо бы креститься, Виктор». «- Да, батюшка, надо бы!» Я тут же поехал в храм, взял с престола крестильный ящик, Святые Дары и вернулся в хоспис. Крестил Виктора, причастил его. Я видел, как человек преображается. Чудо Божие, милость Его. Крестил я Виктора в два пополудни, а в шесть он отошёл ко Господу. Его жена рассказала мне, что он всю жизнь был атеистом, всегда смеялся над ней, когда она шла в храм. А она всю их совместную жизнь ходила в церковь, молилась о нём и дома, и в храме. Писала грехи перед исповедью, а Виктор с издёвочкой подтрунивал над ней: «Что, опять к своим попам собираешься?». И вдруг, на пороге смерти, такая перемена. Жена и рыдала и радовалась, рыдала от радости, что он ушёл верующим, крещёным человеком. И отпеть можно, и в храмах об упокоении подавать. Чудо! Ушёл Виктор от адова порога, прямо к Господу ушёл! За четыре часа до смерти принял Святое крещение!

Из хосписа в роддом

У меня буквально на руках умерла Алла — полковник, жена комдива. Алла прошла все горячие точки: и Афган, и Чечню. Воевала вместе с мужем. Была очень сильным человеком, необыкновенным…

Священник, окормляющий хоспис, должен быть и психологом и оптимистом — большим оптимистом. Там необыкновенно трудно. У меня долгое время была помощница, мы с ней прекрасно ладили, но потом я стал замечать, что ей просто невыносимо тяжело нести это послушание и был вынужден дать ей другое — отправил её помогать в роддом. За очень короткое время она восстановилась. В хосписе каждый день она провожала, а в роддоме — встречала людей, приходящих на этот свет.

— Отец Гавриил, а с родственниками больных вы всегда находите общий язык?

— Нет. Конечно же, не всегда. Но я понимаю — люди устали, надо терпеть их немощи, считаться с особенностями характера, которые обострились за время болезни близкого человека.

Что делает вера с людьми!

У нас в хосписе работает врач Нина. Она выросла в советском режиме и к церкви относится прохладно. И вот прихожу я однажды, она — ко мне с порога: «Батюшка, что вчера было!» А было вот что. У нас лежал Игорь, мужчина 46 лет, у которого четверо детей, причём последний, четвёртый, совсем кроха. Он всё повторял: «Мне нельзя умирать! Как дети? Дети как?» Накануне я его причастил, и через несколько часов его не стало. Врач Нина, лечащий врач Игоря, не знала, как она сообщит об этом вдове, боялась встречи с ней — четверо детей на руках! И вдруг она увидела жену Игоря, которая бежала по коридору ей навстречу, улыбаясь и говоря: «Ниночка, вы представляете, батюшка причастил Игоря в двенадцать часов, а в четыре он отошёл ко Господу! Ниночка, в день смерти причастился!»

Врач Нина ещё долго недоумевала: что делает вера с людьми! Она   понимала, что жена Игоря уже смирилась с его уходом, давно зная диагноз, но её вера в Господа, вера в то, что Он не оставит вдову и сирот, а мужа забрал к Себе в день причастия, стала для Нины потрясением.

— Батюшка, а люди иной веры часто принимают крещение в хосписе?

— У меня были такие случаи. Я крестил и мусульман, и иудеев. По моим наблюдениям, более девяноста процентов пациентов хосписа умирают в православной вере, примирившись со Христом. И их родственники, как правило, не препятствуют крещению. В хосписе всё иначе, чем в миру. На пороге смерти вся шелуха облетает, остаётся только главное, нет лукавства, нет масок и пустословия. На всё это просто нет ни времени, ни сил.

Вспоминаю пациентку, её звали Рая. Она очень хотела причаститься на Пасху. Загадала, что непременно должна дожить до Светлого Христова воскресения. До болезни она регулярно ходила в храм, причащалась, а тут неделю отказывается от исповеди, вторую, третью. «Батюшка, я на Пасху!» До Пасхи ещё не один месяц, врачи сказали, что ей не дотянуть по всем медицинским показаниям. Мы с моей помощницей очень переживали за неё — что за нападение, что за блажь. Всю жизнь верила, а тут такое самочинство! Она хотела до Пасхи дожить, но Господь судил о ней иначе. Татьяна, моя помощница, решила с ней поговорить. «Рая, ты что, думаешь, до Пасхи доживёшь? Ты до Пасхи не доживёшь! Умрёшь не причастившись!» Как Татьяна смогла говорить резко? Как убедила Раю? Милость Божия. Рая согласилась тут же исповедаться и причастилась. Через три дня она умерла, до Пасхи было ещё далеко.

— Отец Гавриил, так жёстко, наверное, можно только с православными, они всё понимают.

— Да, они понимают… Они радуются каждому дню, дарованному Господом. Радуются солнышку, цветочку, снежинке. Радуются и грядущей встрече с Ним. Неверующие мечутся, озлобляются, устают. Мне, кажется, устаёт душа. Тело истерзано болезнью, но и душе нет помощи ниоткуда, нет поддержки, нет подкрепления, нет утешения. Как человеку перенести такое состояние?

В хосписе в основном все сотрудники верующие, там без веры не выдержать. Приходят атеисты, пробуют работать, но, когда у тебя на руках умирает несколько человек в день, без помощи Божией можно сойти с ума. Я окормляю и сотрудников хосписа. Причащаться все приходят в храм, а вот исповедоваться и просто поговорить мы идём в нашу часовню, открытую в хосписе. Сейчас там доделали иконостас, потихоньку заканчиваем её благоустройство. В ней я и исповедую, и соборую, и служу молебны. Как минимум раз в полгода все помещения хосписа окропляю святой водой.

— Отец Гавриил, чем радикально отличается в хосписе служение священника от работы  психолога?

— Мы работаем параллельно. Но каждому своё: кесарю — кесарево, а Богу — божье. Священник готовит человека для жизни на небе,  а психолог — для жизни на земле. Священник говорит о вечности, психолог о поведении в современном мире. Только священник проводит таинства.

Присутствие в хосписе священника во многом зависит от администрации хосписа. Наш главный врач, Наталья Павловна Скворцова, человек дивной души. Она верующая, хоспис этот буквально своими руками строила, помогая рабочим. Команду подобрала под стать себе — для всех сотрудников пациенты за время пребывания становятся родными людьми. У нас действительно рай по милосердию сестёр, по заботе и чистоте. Рай по близости Бога. В хосписе лежит человек тридцать пациентов, кто-то выписывается, кто-то поступает новый, я прихожу два раза в неделю, не считая срочных вызовов и ночных, и каждый раз причащаю человек пятнадцать-двадцать. Какой московский дом может сравниться с нами?

Последний шаг к Господу

Когда строился этот хоспис и я проезжал мимо стройки в храм на службу, то всегда просил Бога послать мне милость окормлять его.  Я не говорю, что в хосписе легче прийти к Богу, чем в миру, нет. Не мы приходим, но Господь нас избирает. Вера — это как талант, дар Божий — кому-то дано, кому-то нет. Но вот близость Господа! Я через служение в хосписе спасаюсь — помни последние своя, вовек не согрешишь — приходишь туда, и всё становится на место: ценности, отношения, заботы. Пока ножки ходят, я буду там! Для меня окормлять хоспис — счастье, для меня это в радость. Я вижу, как Господь каждую достойную душу или ту, которую пожалел по милости Своей, забирает в свой час: пришёл священник, причастил — и через час, два, три или ночью человек отправился на встречу с Господом, сделав свой последний шаг к Нему.

Помню, к нам поступил пациент. Его звали Олег. У него был рак пищевода и полная непроходимость, он не мог ничего вообще проглотить. Когда я вошёл к нему в палату, то ещё не знал этого. Он был глубоко верующим человеком, я исповедовал его и стал причащать… Он смог проглотить и Кровь Христову, и Тело! Это было чудо, посланное нам в явь. Через несколько часов после причастия его не стало на этой земле.  (Эту статью-беседу провела журналист  Ольга ШАНГИНА)

Батюшка разделил боль всех, кого Господь прислал к нему в хоспис № 3. Разделил полностью.

Упокой, Господи, душу его в селениях праведных.

«В мире действует непрестанно нравственный закон Бога, по которому всякое добро награждается внутренне, а всякое зло наказывается; зло сопровождается скорбию и теснотою сердца, а добро — миром, радостью и пространством сердца.»

Св.  прав. Иоанн Кронштадский

 

" Лучше показать причину войны, чем повествовать о самой войне, дабы нам, увидев падение праведника, самим предостеречь себя от падения и избежать подобного наказания. Многие ведь и ныне ведут войну в домах своих: один встречает войну от жены, другой осаждается сыном, иной терпит неприятности от брата, иной — от слуги, и каждый мучится, досадует, сражается, причиняет войну и поражается войной, но никто не думает, рассуждая сам в себе, что если бы он не посеял грехов, то не возросли бы в доме его терния и волчцы; если бы не подложил искр греховных, то не воспламенился бы дом его. А, что домашние бедствия суть плоды грехов и что исполнителями наказания грешнику Бог назначает домашних его, об этом свидетельствует Божественное Писание, которого нет ничего достовернее. С тобой ведет войну жена, при входе твоем встречает тебя как дикий зверь, изощряет язык свой как меч? Прискорбно, конечно, что помощница сделалась противницей; однако исследуй самого себя, не замышлял ли ты в юности чего-нибудь против какой-нибудь женщины? И вот оскорбление женщины отмщается женщиной и чужую рану врачует собственная жена твоя. Хотя сама действующая не знает этого, но знает врач — Бог. Он действует на тебя ею, как железом, и, как железо не знает того, что делает, а знает совершающий железом врачевание врач, так и здесь, хотя жена поражающая и муж поражаемый не знают причины поражения, но Бог, как врач, знает, что полезно. А, что и нападения от детей суть также наказания за грехи, тому свидетель Давид, гонимый сыном своим Авессаломом за беззаконную связь, как показывают вышеприведенные слова. И что братья враждуют против братьев также за грехи, о том свидетельствует Книга Судей…. Когда братья нападают на тебя, то не столько сетуй на них, сколько смотри на самого себя и тщательно исследуй, за какие грехи братья сделались твоими врагами…. Но что я говорю о домашних бедствиях, если и самое тело наше, которое всего ближе и любезнее нам, — если и оно порой враждует против нас, когда мы согрешаем, отмщая нам горячками и другими болезнями и страданиями, если и раболепствующее тело наказывает владычествующую душу, когда она согрешает, — не потому, чтобы оно хотело этого, но потому, что делать так заповедано ему».

Святитель Иоанн Златоуст

«Если мы не будем смиряться, то духовные законы будут вступать в действие по отношению к нам постоянно, до тех пор, пока не сокрушится наш эгоизм.»

Старец Паисий Святогорец

«Когда вследствие обиды раздражается твоя утроба и сердце, не печалься, что промыслительно пришло в движение скрывавшееся внутри тебя зло. Но с радостью низлагай возникшие помыслы, зная, что вместе с тем, как они истребляются при своем появлении, истребляется вместе с ними и зло, лежащее под ними и приводящее их в движение. Если же помыслам позволяют коснеть и часто появляться, то и зло обычно усиливается».

Св.Марк Подвижник

 

Статья, написанная архимандритом Рафаилом (Карелиным), публикуется с сайта:http://karelin-r.ru/newstrs/185/1.html

 

   В настоящее либеральное время все более распространяется учение о том, что человек может спастись своими добрыми делами, а Иисус Христос является для христиан только образцом и назидательным примером нравственного и духовного совершенствования, но вовсе не Искупителем мира. Следовательно, спасение возможно для людей всех религий и конфессий, старающихся поступать по голосу своей совести. В этом учении по сравнению с православным богословием не только переставлены и смещены акценты, но подорваны самые основы догматики. Христиане всегда верили, что Бог спасает человека; а современные модернисты последовательно и планомерно внедряют в сознании верующих мысль, что человек спасает сам себя, а Бог только дает ему вечную жизнь, как обязательную награду за труды.
   Если спросить у современных христиан, что такое вечная жизнь и спасение, то многие скажут: это райская жизнь, это место дивной красоты и вечной радости, где уничтожены всякое зло и страдания, где нет тления и дисгармонии, где ничто не омрачает человеческую душу, это место, где пребывают ангелы и святые и куда снисходит Божество Своим неизреченным светом.
На первый взгляд этот ответ может показаться правильным, но на самом деле здесь пропущено нечто очень важное, а именно, что Бог дает человеку не только Свое, хотя и оно непостижимо человеческому уму и превышает все труды и подвиги, но дает гораздо больше – Себя Самого и делает человека «богом по благодати». Перед этим даром все человеческие деяния оказываются бесконечно малыми. Господь обещал воздать за дела милосердия в стократ, но Он дает христианину то, чему нет сравнений и подобий, что превышает все понятия и измерения: дает Себя Самого. О каких заслугах человека здесь может быть речь? Как можно заработать Бога? Как можно получить в награду Бога? Если соединить добрые дела всех людей воедино, то это окажется меньшим деянием, чем вечное спасение одной души. Спасение – тайна мистической любви Бога к человеческой душе; все остальное нужно для того, чтобы этот зов любви был услышан и принят.
Трагедия современных христиан состоит в том, что они ищут Божьего града, будто своего законного наследства, но не ищут Самого Бога, как источника вечной жизни. Им непонятно святоотеческое слово «обожение», им непонятно, что значит стать богом по благодати. Не понимая этого, они и не желают его. Они хотят возращение потерянного Эдема, где цветут и благоухают небесные цветы, где нет старости и смерти, где нет страданий. Но тайна воплощения Сына Божьего и нисхождение Духа Святого, тайна искупления и спасения – не только как возвращения падшего в Адаме человека в первозданное безгрешное состояние, но и путь души к Богу, через восприятие Его божественного света, через восхождение и озарение, через вхождение в божественную жизнь, путь вечного и бесконечного богоуподобления – оказывается для наших современников как бы скрытой под покровом тумана.
   На Кресте Господь заменяет нас Собой; Дух Святой приуготовляет человеческую душу к новой жизни. Спасение – это великий дар Божий, а современный человек склонен смотреть на него как на нечто должное и соответствующее достоинству человека.
   Конечная и в тоже время бесконечная цель человека – обожение; оно осуществляется только через благодать – силу и действие Божества. Благодать дана Церкви. Церковь это поле вечного, божественного света, которое взаимодействует с человеческой душой, послушной благодати, и незримо просветляет ее (в некоторых случаях это просветление и преображение души отражается в материальном плане и может быть воспринято даже визуально).
Таинства Церкви имеют своим основанием искупительную Жертву Христа Спасителя. Церковь основана на Его пречистой Крови. Господь, возлюбив нас еще до нашего сотворения, исполнил все, чтобы даровать нам не только Свои неизреченные блага, но и Себя. В спасенных Он видит отражение Своего образа, Своей божественной красоты; в спасенных Он пребывает как в живых, бессмертных, нерукотворных храмах. Для них Христос – все: жизнь и сущность вечности, начало и бесконечный конец.
   Без искупления и освящения спасение невозможно. Те, кто говорят о спасении только через добрые дела, тем самым проводят некий знак равенства между ними и дарами Божьими. Добрые дела – это условие для проявления веры и любви, так как любовь к Богу и людям соединена друг с другом. Человек, надеющийся получить спасение за свои добрые дела, похож на нищего, который, собрав, несколько медных монеток, воображает, что на них можно купить царский дворец.
Для спасения необходимо обожение человека, которое начинается в земной Церкви, переходит и продолжается в небесной и не кончается никогда. Только через крестную Жертву Христа и благодать Духа Святого, действующего в Церкви, человек может осуществить свое истинное предназначение – стать богом по благодати в вечности. 

О приготовлении к молитве

 
 

Из статьи архимандрита Рафаила (Карелина), опубликованной на его сайте:http://karelin-r.ru/duhov/202/2.html

 

Есть два вида любви, как два источника радости: теофилия – любовь к Богу, которая одухотворяет человека, преображает его, делает сопричастником ангельской радости; и космофилия – любовь к космосу, видимому миру, упоение бытием, радость и наслаждение красотой божественного творения, которое заменяет Самого Творца. Любовь к Богу по своей природе – духовная любовь, возникающая при действии благодати; а любовь к миру и того, что в мире – душевная любовь, принадлежавшая к эмоциональной сфере человека. Но надо отметить, что душевная любовь и космофилия не тождественны друг другу. Есть нравственные и благородные виды душевной любви, как семейная любовь, патриотизм, дружба и т.д. Но мы здесь говорим о космофилии, как мировосприятии и мировоззрении, как о явном или скрытом обожествлении космоса.
Теофилия это религия духа; космофилия – религия плоти. Космофилия обращена к космосу – он предмет любви человека. Эта любовь может доходить до вдохновения и экстаза. Человек ощущает себя частицей грандиозной реалии космоса, струей его энергии, лучом его света. Он может верить или не верить в Бога, но, на самом деле, в его глубоком мироощущении космос является божеством. Для него космос это чаша, кипящая жизненной силой, бесконечность во времени и пространстве, от которой захватывает дух человека, песнь, которая звучала и будет звучать вечно. Религия космоса это влюбленность в него и трепетное созерцание его феерической красоты.
Космофилия это радость и наслаждение самим бытием. Для античных космофилов Бога вне космоса не существовало; для современных – Бог является только мертвой абстракцией. Космофилия это призыв к человеку почувствовать свое единство с вселенной, ощутить ее творческие силы и энергии, почувствовать в своей груди мощное дыхание космоса, осознать, что человеческая природа часть универсума. Космос материален и телесен, поэтому в язычестве ярко проступает восхищение и поклонение человеческой плоти. В античном искусстве культ телесной красоты возведен на высокую степень. Человек – высшее проявление живого космоса, отсюда наивный антропоморфизм языческой религии и прометеевский гуманизм мифологии. Язычество являлось теологией радости и красоты, но теологией, в которой не было Бога: Его место заняли космос, в своем величии и мощи, и человек, в своих интеллектуальных взлетах и страстных чувствах. В язычестве не было учения о возрождении человека, его заменял катарсис мистерий и театральных постановок, где героизм и добродетели в столкновении с неумолимым роком получали трагическую развязку. Катарсис мог оказать только временное воздействие на душу человека – как от удара смычка по струнам возникает и тотчас исчезает звук, похожий на стон умирающего. Рецидив языческого гуманизма ярко проявился в ренессансе. Это призыв от Христа к Пану, от красоты Божества – к красоте космоса и человека, от духа – к плоти.
Язычество было религией космической красоты и человеческих наслаждений, и на этом фоне христианство представлялось античному миру фанатичной сектой, религией черни и невежд, учением, отнимающим у людей то счастье, которое дарует им жизнь, мрачным призраком смерти во время пира. Для язычников христиане были людьми, лишенными чувства красоты, ненавистниками жизни, врагами государственных устоев, чумной язвой, которая угрожает существованию самого человечества.
Христианство высветило иллюзорность языческой космофилии. Оно обнажило трагичность человека, его греховную поврежденность, внутреннее безобразие, его демоноуподобление, то, что старалось скрыть или не знать язычество.
Христианство открыло людям существование духовного, невидимого, вечного мира, и раздвинуло горизонты человеческого бытия до бесконечности, где сам космос мыслится не как божество, а скорее как подножие ног человека, рожденного для неба.
Христианство открыло в человеке его истинное богоподобие и, вместе с тем, показало глубину его падения, безобразие его страстей и путь к другой радости – радости преображения, радости богообщения, радости не только эмпирического бытия, но возвращенного рая, радости благодати – божественной силы, которая возрождает человека и делает его из сына земли сыном неба, из искры, возникающей и гаснущей во времени, причастником вечного света Божества.
Христианская нравственность имеет своим источником теофилию, а языческая – космофилию. Гностицизм, католичество, ренессанс, протестантство и теософия это отступление от теофилии в сторону космофилии. Если смотреть на атеизм как на вид религии, то его сущность – тоже космофилия. Космофилия не дает твердых нравственных устоев. Человек находится в постоянной зависимости от внешнего; он должен или приспосабливаться к нему, или же принять его как неизбежное, или стараться приспособить внешнее к себе.
Космофилия в существе своем трагична. Найти опору в космосе невозможно, там властвует тление и смерть. Человек как частица космоса обречен на уничтожение. Чрезмерная антропофилия превращается в антропофагию, в которой исчезает сам человек. Теряя чувство вечности и своего богоподобия, он теряет самого себя, свою внутреннюю самотождественность и превращается в калейдоскоп внешних, сменяющих друг друга впечатлений. Он стремится найти счастье и благополучие в приобретении внешнего, которое на самом деле чуждо человеческой душе. Космофилия не может удовлетворить высшие потребности человеческого духа, она бессильна возродить человека, уничтожить диссонансы зла и греха в нем самом и окружающей его среде. Это радость опьянения, которая может дать забвение от тягот жизни, но не сделать человека счастливым. Поэтому космофилия это драматический оптимизм.
Сделаем некоторое отступление. Как мы сказали, теофилия – духовная любовь, а космофилия – душевная. В природе человека можно различить дух, душу и тело. Дух это высшая сила души, это око, устремленное к Богу и способное созерцать невидимый метафизический мир. Другое око души устремлено на землю; собственно эту низшую часть неделимой души мы и называем душой. Тело, душа и дух имеют свои потребности. Но истинную радость человек получает только тогда, когда удовлетворяются потребности духа. Духовная радость переживается человеком как глубокий покой, как истинное счастье, которое обрел человек не в этом миру, а скорее в отречении от мира, не через удовлетворение своих страстей, а через их укрощение. Эта радость воспринимается как незримый свет, ощущается как особое тепло души – тепло пробудившейся жизни. Это радость, которая никогда не пресыщает человека, а в которой раскрываются все новые тайны бытия и глубины его собственной души. Именно ощущение этой неземной радости давало силу христианским мученикам идти на пытки, отдавать все, даже жизнь, чтобы не потерять эту радость. Ради нее преподобные уходили в монастыри, затворы и пустыни, углублялись умом в свое сердце, как бы скрывались в нем, чтобы не рассеивать эту радость другими мимолетными, эфемерными радостями мира и собственных эмоций. Духовная радость давала праведникам твердость камня во время искушений и испытаний.
Исполнение одних душевных, а тем более телесных потребностей не могут дать человеку истинной радости. Сколько богатых людей были в своей жизни глубоко несчастны. Скольким царям их корона казалась раскаленным обручем. Сколько великих полководцев было побеждено своими мелочными страстями. Сколько людей с ярким эмоциональным миром и тонким эстетическим чувством, давших вечные образцы искусства, переживали глубокий кризис и трагически кончали жизнь. В противоположность этому удовлетворение потребностей духа делают человека счастливым, в каком бы состоянии он не был, в каком бы положении не находился, какую работу бы он не исполнял.
Душевная любовь выборочна, она не может любить всех: одних она любит, как бы привязывается к ним; другие для нее безразличны, словно их не существует; к третьим душевный человек питает неприязнь. Сама душевная любовь не свободна от эгоизма. Она зависит от меняющегося настроения человека, от отношения к нему окружающих, и часто гаснет также быстро, как и возникает, и одни душевные привязанности сменяются другими. Страстная любовь может выражаться в сильных эмоциях души – как высоко вздымаются волны моря во время бури, но она полна внутреннего смятения и тревоги. Как часто человек, одержимый такой любовью, причиняет боль себе и тому, кого он любит.
Неразделенная любовь превращается в драму, а разделенная – из поэзии в прозу. Духовная любовь включает человека в вечность, а душевная любовь это нить, которая может порваться в любое мгновенье: редко, когда она достигает до кладбища и кончается у могилы. Чаще разочарование или ревность разгрызает своими зубами эту нить.
Духовная любовь думает прежде всего о вечной жизни, а душевная о земной.

Душевная любовь – природное свойство человека; духовная любовь это возможность, которая осуществляется при помощи благодати. Духовная любовь это, прежде всего, любовь к Богу; ее следствием является любовь к людям, это как бы второй отраженный свет. Без лучей не может существовать солнце, а без солнца не могут существовать его лучи. Любовь к Богу проявляется через любовь к людям; любовь к людям имеет своим источником любовь к Богу.
Многие люди не могут отличить космофилию, имеющую пантеистический характер, от любви к Богу, а душевную любовь к людям от духовной любви. Как человеку узнать имеет ли он духовную любовь? Первый ее признак – желание молиться за своих обидчиков, обращение с клеветниками и соперниками, как со своими друзьями, тайная милость причиняющим зло. Второй, это чувство радости и утешения в сердце, когда человек прощает все обиды, ложь, клевету, обман и желает вечное спасение своим врагам. Третий признак, когда человек во всех несчастьях и недоразумениях винит только себя, а других оправдывает. Четвертый, когда он считает себя хуже и грешнее всех людей, как бы лежащим под ногами всех. Пятый, когда он любит одиночество больше многолюдия и предпочитает уединенную молитву беседам с людьми. Шестой, когда он благодарит Бога за страдания как за милость и возможность прикоснуться устами к той чаше, из которой пил Господь. Седьмой признак, когда он ничего не считает в этом мире своим, а только данным ему на время и ни к чему не привязывается душой. Восьмой признак, это непосредственное свидетельство самого сердца, которое обрело то, что искало и не находило в миру – глубокий покой чувств и помыслов, в котором нет смятения, тревоги и противоречий. Девятый, спокойствие, с которым человек ожидает смерть, как преддверие воскресения.
Жизнь христианина должна стать путем к стяжанию духовной любви. Здесь необходимы постоянный труд, аскеза, борьба со страстями, покаяние, послушание и смирение. Отсутствие духовной любви проявляется в тревоге и недовольстве, в непрестанной погоней за внешним, в неблагодарности тем, что имеет человек, и в нетерпеливом желании переменить обстановку, как будто от нее зависит внутреннее неустройство жизни. Обладатель духовной любви борется с двумя врагами: демоном и своими страстями. Обладатель душевной любви борется с людьми, мало обращая внимание на свои нравственные язвы и забывая о существовании демонического мира. Духовная любовь проста и скромна, она молчалива и строга. Она подобна скрытому сокровищу – золоту, завернутому в холст. Душевная любовь многоречива и красноречива; она похожа на украшенный ларец, внутри которого хранятся медяки. Духовная любовь дает человеку свободу, она сама – дыхание вечности. Страстная любовь делает человека или рабом или рабовладельцем, а иногда одновременно одним и другим.

Настоящий век это время катастрофического оскудения любви, как в общественной, семейной, так и в религиозной жизни. И, в тоже время, слово «любовь» стало модным, потеряв свой первоначальный глубокий смысл. Оно лишилось чистоты и целомудрия, и сделалась какой-то мутной, блудной, всеядной любовью, нередко превращающаяся в предмет спекуляций, которой хотят оправдать всякое беззаконие и безобразие, и эту любовь стали называть духовной, а иногда даже приписывать ее Богу.
Мы не отождествляем душевную любовь с порочной любовью, но предостерегаем, что если свойства духовной и душевной любви не будут четко и ясно определены и разграничены, а, напротив, искусственно смешаны, то душевная любовь как узурпатор займет место духовной и тогда нравственная деградация христиан и богословский хаос в Православии станут неизбежны.

"Восемь страстей связаны друг с другом как звенья цепи, которой диавол оковывает людей и влечет за собой как победитель пленников. Это восемь глав гидры, с которой должен вступить в борьбу каждый христианин; это невидимая сеть, в которую сатана уже восьмое тысячелетие стремится поймать, как зверолов добычу, земной шар.

Первое звено этой цепи – чревоугодие. Многим людям оно кажется невинной слабостью, не внушающей особого опасения, тем более что последствия этого греха, как струпья проказы, проявляются не сразу, а спустя годы. Но надо помнить, что после грехопадения Адама, нарушилась гармония между душой и телом человека. Тело – инструмент души и органическая часть человеческой личности – стало субстратом страстей и похоти. Тело – рабыня духа. Эта рабыня, будучи обласкана душой, захотела повелевать ей. Она, как Ева Адама, то обольщает ум мнимой сладостью страстей, а сердце очаровывает темной мистерией греха, то, как мятежник, восстает против духа, стараясь свергнуть его с престола и самой стать царицей человеческой тримерии – духа, души и тела.
Тело – это злой друг и добрый враг. Без тела не формируется человеческая личность. Без тела дух и душа не могут проявить себя вовне через слова и деяния. Лукавая плоть всегда готова предать душу диаволу за медные гроши низменных наслаждений – как Иуда за тридцать сребреников продал на смерть своего Учителя.

Тело – коварный спутник души на тернистом пути к Небесному Царству, который то покорно следует за ней, то старается увлечь ее на широкую, выложенную камнем дорогу, ведущую к вечной смерти. Можно сравнить душу и тело с всадником и диким конем: если всадник ослабит удила, то конь помчится, куда глядят глаза, и оба свалятся в яму.
 

Чревоугодие – победа тела над духом; это широкое поле, на котором бурно растут все страсти; это первая ступень отвесной, скользкой лестницы, ведущей в преисподнюю. В библейской Книге Бытия написано, что Бог взглянул на землю и увидел, что все люди плоть, и Дух Его не может пребывать в них. Допотопное человечество не выполнило своего предназначения: плотское начало победило духовное, как бы поглотило его. Это был триумф плоти, который стал началом конца. Человечество не только погрузилось в болото материальности, но забыло Бога; став земным прахом, оно воздвигло себе из праха идолов – новых мертвых богов. По всей земле стало распространяться как чума идолопоклонение, волшебство, магия, разврат и людоедство. Культ плоти превратил историю человечества в бесконечную оргию. Уже до всемирного потопа человечество духовно погибло в потопе своих страстей. Всемирный потоп только как могильщик вырыл общую могилу для мертвецов и сделал дно океана кладбищем всякой плоти. Тела чревоугодников поглотило морское чрево, а души демоноугодников – ненасытное чрево преисподней.

История повторяется. Господь сравнил времена Ноя с последним временем. Снова плоть начинает торжествовать над духом, а демон – над плотью, растлевая, развращая ее, и всячески глумясь над ней.
 

Чревоугодие уродует человека. При виде чревоугодника невольно вспоминается рынок, где висят окровавленные туши животных, привезенных с бойни. Кажется, что тело чревоугодника висит на его костях, как ободранные туши на железных крюках.

Чрево, отяжелевшее от пищи, погружает ум в мрачную дремоту, делает его ленивым и тупым.

Чревоугодник не может глубоко мыслить и рассуждать о духовном. Его чрево, как свинцовая гиря, тянет оземленную душу вниз. Особенно остро ощущает такой человек свою немощь во время молитвы. Ум не может войти в молитвенные слова, как тупой нож – резать хлеб. В этом смысле чревоугодие – постоянное предательство своей молитвы.

Следует отметить, что чревоугодие помрачает также интеллектуальные и творческие силы человека. Почти никто из выдающихся поэтов и художников не отличался чревоугодием и не имел тела, напоминающего пивную бочку. Как на исключение можно указать на поэта Апухтина, похожего на картину Гаргантюа. Однажды ребенок, увидев в своем доме среди гостей Апухтина, удивленно закричал: «Мама, что это за человекообразное существо!».

Нередко чревоугодник, уставший от груза собственного тела, доводящего до одышки и изнеможения, и от необходимости постоянно преодолевать как преграду размеры собственного живота, когда необходимо нагнуться, чтобы поднять вещь с пола или завязать шнурки на туфлях, решает объявить войну бесу чревоугодия и уничтожить как врага собственный жир. Он выписывает диеты из журналов, и объявляет своим близким, что скоро его фигура будет походить не на фламандскую живопись, а на статую Аполлона. Однако такой чревоугодник, севший на диету, чаще всего оказывается в роли гладиатора, который без оружия вступил в схватку с диким зверем: в первую минуту он еще сопротивляется, но затем падает, растерзанный когтями и клыками хищника. Первое время чревоугодник придерживается строгой диеты и смотрит на окружающих победоносно, как Геракл после очередного подвига, но затем, не выдержав скребущей боли в желудке, набрасывается на пищу, словно хочет наверстать упущенное.
 

В чревоугодии можно различить две страсти: чревобесие и гортанобесие.

Чревобесие – это ненасытное желание пищи, это агрессия тела против души, постоянное домогательство чрева, которое, как жестокий мытарь, требует от человека непомерной дани, это безумие чрева, которое без разбора поглощает пищу, как голодная гиена добычу. Желудок такого человека подобен мешку, куда скупой хозяин запихивает без разбора вещи, собираясь в дальнюю дорогу, а затем с трудом волочит ненужный груз.
 

Гортанобесие – постоянное желание лакомой и изысканной пищи, это сладострастие гортани. Человек должен есть, чтобы жить, а здесь он живет, чтобы есть. Он заранее составляет меню с таким озабоченным видом, как будто решает ребус или математическую задачу. Он тратит на лакомства все деньги, как игрок в азарте проигрывает свое состояние.

Есть еще другие виды чревоугодия: это тайноядение – стремление скрыть свой порок; раноядение – когда человек, едва проснувшись, принимается за еду, еще не испытав чувства голода; поспешное ядение – человек старается быстро наполнить чрево и глотает пищу не разжевывая, словно индюк; несоблюдение постов, употребление из-за похоти гортани вредных для здоровья продуктов.

Древние аскеты считали чревоугодием также чрезмерное употребление воды.
Как избавиться от чревоугодия? Вот несколько советов.

Перед трапезой надо втайне помолиться, чтобы Господь дал воздержание и помог положить предел домоганиям чрева и гортани.

Надо помнить, что наше тело, падкое до пищи, рано или поздно само станет пищей для червей, взятое из земли – горстью земного праха; представить, во что превращается пища в чреве.

Нужно мысленно определить для себя количество пищи, которую хотелось бы съесть, а затем отнять от нее четвертую часть и отложить в сторону. В первое время человек будет испытывать чувство голода, но когда организм привыкнет, то надо снова отнять от пищи четвертую часть – так советует преподобный Дорофей в своих поучениях. Здесь принцип постепенного уменьшения пищи до необходимого для жизни количества.

Часто демон искушает человека, пугая, что от недостатка пищи он ослабеет и заболеет, не сможет работать и станет обузой для других. Домашние также будут волноваться и с тревогой смотреть в его тарелку, настойчиво убеждая, чтобы он поел побольше.

Святые Отцы советуют вначале ограничить употребление пряной и раздражающей аппетит пищи, потом сладкой, услаждающей гортань, затем жирной, утучняющей тело.

Следует есть не спеша – так скорее появляется чувство насыщения. Вставать с трапезы надо тогда, когда утолен первый голод, но еще хочется есть. В старое время был обычай трапезничать молча. Посторонние разговоры отвлекают внимание, и человек, увлекшись беседой, может машинально съесть все, что лежит на столе. Старцы также советовали во время еды читать Иисусову молитву.

Насчет меры употребления воды следует помнить, что жажда бывает естественная и ложная. Чтобы различить их, надо подержать во рту немного воды, не проглатывая ее: если жажда ложная, то она проходит, а если остается – то естественная.

Все страсти связаны друг с другом; их сочетание представляет собой как бы цветную мозаику или причудливые узоры ковра.

Так чревоугодие может сочетаться со страстью гнева. У некоторых людей в состоянии гнева, и вообще волнения и тревоги, появляется желание что-нибудь жевать, чтобы отвлечь свои мысли; а так как гневливый человек почти всегда в волнении, то он привыкает постоянно класть пищу в рот. Чревоугодники оправдывают свою страсть психическим состоянием – стремлением выйти из стресса. Но в результате они приобретают не спокойствие, а лишние килограммы.

Чревоугодие иногда сочетается со скупостью. Такой человек готов поглощать испорченную, заплесневевшую пищу, только бы не выбросить ее. Скупые чревоугодники хранят продукты как реликвии, радуясь, что у них есть запасы на долгое время. Только когда продукты начинают портиться и гнить, тогда они решаются использовать их в пищу. Скупцы, угощая гостей, в душе ненавидят их как захватчиков, и переживают мучения за каждый съеденный кусок. Но сами они любят ходить к знакомым на обед, и даже составляют расписание – когда и к кому идти.

Чревоугодие, соединенное с тщеславием, порождает тайноядение. Тщеславный боится показаться обжорой. Он при людях ест воздержанно, но когда остается один, то спешит удовлетворить свою страсть. У него имеется заветное место, где он прячет пищу от посторонних глаз. Оглядываясь по сторонам и убедившись, что никого нет, он подходит к шкафу, как скупой рыцарь – к сундуку с сокровищами, достает еду и быстро пожирает ее. Надо сказать, что славянское слово «пожирать» означает «приносить жертву». Чревоугодник приносит жертву своему чреву, как язычник – идолу.

Есть грехи, родственные чревоугодию, например, трапеза без молитвы, ропот на пищу, злоупотребление алкоголем, непристойные шутки, сквернословие, брань, споры и ссоры во время еды. На такие застолья слетаются бесы, как мухи на мед, и оскверняют невидимыми нечистотами пищу.

Можно сказать, что грех чревоугодия представляет собой постепенное поедание телом души, в результате чего в человеке меркнет небесное, духовное начало, и он становится слепой плотью.

                                                 Архимандрит Рафаил (Карелин)

Слева направо: протоиерей Александр (Шмеман) и митрополит Антоний (Сурожский)

 

   Сегодня мне попалось высказывание М.Монтеня: "Просто жить не только самое главное, но и самое замечательное из твоих дел." И в связи с этим я почему-то вспомнила протоиерея Александра Шмемана.  К глубокому огорчению однажды забрела на сайт под красивым названием «Ортодокс», где в недвусмысленной форме и крайне неуважительно отзывались о священнослужителе, который уже почил  по Бозе, никогда не был запрещен в церковном служении.  И  мне вспомнилась  та душевная боль, которую испытала тогда там, на сайте. Отчего? Мне  стало по-настоящему страшно, что кто-то, читая, решит, что это и есть  «настоящее» православие. Кто-то, кто еще не успел   узнать, что Бог – это совершенная любовь и истина. Что Бог, всегда ищет, чем  оправдать и помиловать, а не осудить. Что страшные слова о расправе  над людьми иных мнений и взглядов от имени «хранителей  православной веры»,  говорит  простой смертный человек, который сам взял право судить и грозить. И по нему могут  составить представление  обо  всех нас. Неужели настали времена, когда православным нужно защищать православие от «православных» же? 
   Протоиереем Александром Шмеманом были написаны книги, оставлены дневниковые записи, беседы и проповеди.  Мне хотелось бы сегодня привести здесь предисловие к его книге: «Церковь, мир, миссия: Мысли о православии на Западе»,  написанное протоиереем  Валентином  Асмусом для того, чтобы хоть как-то изгладить впечатление, которое может создаться о нас, православных, у тех, кто только начал знакомиться с основами нашей веры по таким сайтам, как "Ортодокс".
   «Протопресвитер Александр Дмитриевич Шмеман (13.09.1921—13.12.1983) родился в г. Ревеле, в семье офицера Лейб-Гвардии Семеновского полка. В 1928 г. покинул Эстляндию и после краткого пребывания в Белграде поселился в 1929 г. в Париже. Семья, принадлежавшая к высшему кругу, хранила православные устои. Рояль, на котором любила музицировать мать, на Великий пост запирался на ключик. Александр Дмитриевич с раннего детства прислуживал за богослужением, в дальнейшем был иподиаконом митрополита Евлогия (Георгиевского).
В 1940 г., через два месяца после прихода немцев в Париж, Александр Дмитриевич поступил в Свято-Сергиевский Богословский институт, стал одним из последних слушателей прот. Сергия Булгакова. Одно время слушал также лекции в Сорбонне. Из профессоров Института был близок к архим. Киприану (Керну), с которым познакомился еще до поступления в Институт и в чей приход был назначен после рукоположения во священника в 1946 г., и к А. В. Карташеву, сделавшему его своим преемником в преподавании истории древней и Восточной Церкви (когда в 1945 г. Александр Дмитриевич получил степень кандидата и остался при Институте профессорским стипендиатом). Литературные плоды этого периода деятельности о. Александра — книги "Исторический путь Православия" (3-е изд. Париж, 1989) и "Церковь и церковное устройство" (Париж, 1949), статьи о византийской теократии — "Судьба византийской теократии" и "Догматический союз" (Православная Мысль. Вып. 5, 6. Париж, 1947-48). В этих последних работах о. А.Шмеман совершенно справедливо указывает на "несомненное единство и согласие всей византийской традиции в утверждении религиозной природы и миссии Царства". Наконец, о. Александр делает перевод еще не изданного трактата святителя Марка Эфесского "О воскресении" (Православная Мысль. Вып. 8. Париж, 1951). Но, по-видимому, все эти публикации — только части задуманных им больших трудов — курса по истории византийской Церкви IX—XV вв., монографии о св. Марке Эфесском и исследования о византийской теократии (см. автобиографическую заметку о. А.Шмемана в "Вестнике РХД". Париж, 1984. № 141. С. 21—24).
Переломный момент деятельности о. Александра -— переселение в 1951 г. в США по приглашению Свято-Владимирской Семинарии в Нью-Йорке. Эта семинария (деканом, т. е. главой которой о. Александр был с 1962 г. до конца своих дней) принадлежит бывшей Русской Митрополии в Америке, еще в 1927 г. попытавшейся объявить себя "независимой автономной Церковью в Северной Америке", что в дальнейшем привело к каноническому разрыву с Московской Патриархией. В 1970 г. общение с Москвой было восстановлено при одновременном получении от Московской Патриархии Томоса об автокефалии Православной Церкви в Америке (ПЦА). В подготовке этого события, равно как и во всей жизни Американской Автокефалии периода ее становления, о. Александр Шмеман принял немалое участие, и этим, в первую очередь, объясняется его полемика, иногда весьма резкая, со всеми противниками ПЦА, будь то Константинопольский Патриархат или Русская Зарубежная Церковь.
В области собственно богословской американский период жизни о. А. Шмемана отмечен решительным обращением к литургической теме. В эти годы он пишет свою докторскую диссертацию "Введение в литургическое богословие" (Париж, 1961) и целый ряд книг, адресованных небогословам: "Великий Пост" (3-е изд. Париж, 1990), "За жизнь мира" (Нью-Йорк, 1983), "Евхаристия" (2-е изд. Париж, 1988) и "Водою и Духом" (Париж, 1986). Избранные проповеди из примерно трех тысяч, прозвучавших по радио, вошли в книгу "Воскресные беседы" (Париж, 1989).
Кратко и весьма схематически суммированные идеи о. Александра сводятся к четырем основным понятиям: актуализации, редукции, номинализму и секуляризации. Первое он связывает с таинством Евхаристии, которое не просто совершается Церковью, но осуществляет Церковь как единство Тела Христова и есть поэтому предвосхищение благодатной эсхатологической полноты. Из этой основополагающей интуиции о. Александр делает целый ряд теоретических и практических выводов, иногда спорных, порой идущих вразрез с многовековой практикой, но их надо рассматривать все же отдельно от этого основного видения Евхаристии как Церкви и как Царства Божия.
Остальные три понятия раскрываются им в связи с критикой современной жизни, и прежде всего жизни церковной. В ходе истории (этот исторический акцент весьма характерен для о. Александра, но по существу он не единственно возможный: на первый план могла бы быть выдвинута, скажем, извечная человеческая ограниченность и поврежденность грехом) духовная жизнь редуцируется, т. е. сводится к отдельным, и не всегда самым главным, своим составляющим. Например, реальность Богообщения сводится к субъективным психологическим переживаниям человеческой души, Таинства — к "красивым обрядам" и т. д. и т. п. А чрезвычайно широкое понятие номинализма подразумевает среди прочего такое использование священных и почтенных "имен" и названий, за которым не стоит обращение к обозначаемым ими реальностям. И, наконец, секуляризация (этот историософский термин становится основополагающим уже у одного из учителей о. Александра прот. В. В. Зеньковского) — отказ от самого существа религиозной жизни, при котором Церковь полностью теряет свое собственное значение и призвание, но может, впрочем, "цениться" как "сокровищница культуры", политическая сила или "твердыня национального духа".
При всем громадном даре и личной незаурядности, при всей новизне тем и методов о. Александра, в его сочинениях нельзя не увидеть влияния глубоко воспринятого им наследия: и русской — дореволюционной и эмигрантской — богословской науки (о западной и говорить нечего, так как обращение к ней естественно и неизбежно для православного богослова, живущего на Западе), и русской религиозной философии (читатель нижеследующих страниц вспомнит и о софистической диалектике Владимира Соловьева, и о радикализме Бердяева, и о многом другом).
Настоящая книга для многих будет большой неожиданностью. Она, возможно, примирит с о. А. Шмеманом тех, кто воспринимает его богословие критически и в то же время разочарует тех, кто делает из его трудов далеко идущие, иногда прямо протестантские, выводы. Главная ее особенность в том, что она обращена не к православному читателю, как, пожалуй, все вышеназванные, а преимущественно к американским католикам и протестантам. Отец Александр, знаменитый критик "исторического православия", выступает здесь как защитник Православия перед лицом западного христианства, и, критикуя последнее, исходит не из отдельных его изъянов, но из кардинального отступления Запада от веры и жизни древней Церкви. Тех, кто привык считать о. Александра поборником не только идеи "американского православия", но и Америки как таковой, озадачит суровая оценка американского духовного тоталитаризма, в котором он усматривает близкий аналог тоталитаризма советского. Тех же, кто считал его судьей "византинизма" (не говоря уже о таком порождении "византинизма", как Русская Церковь), удивит апология непреложного значения византийского опыта и констатация того, что Православие, несмотря на все исторические искажения, в целом сохранило сердцевину церковной жизни, утраченную Западом.
Думается, наследие протопресвитера Александра Шмемана останется пререкаемым и впредь. Издавая его сборник, мы не солидаризируемся с каждой идеей автора. Но мы полагаем, что в современном многоголосии должен быть услышан и его голос, призывающий, в конечном счете, к тому, что есть "единое на потребу".»
Пасха Христова, 1996

Из этого предисловия очевидно, что можно не быть солидарными с каждой идеей автора. И при этом не умалять его голоса, призывающего  к тому, что есть «единое на потребу».

Далее хотелось бы привести некоторые из высказываний протоиерея Александра Шмемана, чтобы вы смогли  составить некоторое представление об авторе этих слов.

«…Тем, кому дан дар жизни — и это значит: “религиозное” ее ощущение, гораздо меньше нужна “религия”, которая почти всегда от недостатка, а не от преизбытка, от страха перед жизнью, а не от благодарности за нее. И эта безрадостная, безжизненная религия отталкивает. Отталкивает прежде всего потому, что обращена к жизни осуждением и злобой. “Всегда радуйтесь, за все благодарите”: это разве звучит в нашем измученном собственной историей христианстве?»

«…множество верующих, не исключая и представителей духовенства, часто понимают христианство как некую совокупность правил, норм, ритуалов, которую охотно отождествляют с церковным Преданием. При таком номистическом, или законническом разумении веры внешнее оказывается неизбежно важнее внутреннего. То, что в конкретный исторический момент времени было свидетельством живого творчества духа, воспринимается благочестивыми, но не вошедшими в разум Истины верующими, как закон, обязательные вериги, ибо подлинно духовного мерила у них нет, а передать оное из рук в руки невозможно: его необходимо стяжать. «Царство небесное силою нудится…».

«Вера говорит о послушании…. только в ней свобода (послушание Богу есть единственная в этом мире свобода и источник свободы)».

Церковь Божия —  «есть дом, из которого каждый уходит “на работу” и куда каждый возвращается с радостью, чтобы дома найти саму жизнь, само счастье, саму радость, куда каждый приносит плоды своего труда и где все претворяется в праздник, свободу и полноту. Но именно наличие, опыт этого дома — уже вневременного, неизменного, уже пронизанного вечностью, уже только вечность и являющего, — только это наличие может дать и смысл, и ценность всему в жизни, все в ней к этому опыту “отнести” и им как бы наполнить».

«Меня всегда утомляют люди без чувства юмора, вечно напряженные, вечно обижающиеся, когда их низводят с высот, «…»  смех спасителен и нужен больше, чем что-либо другое».

«Я глубоко убежден, что подлинное религиозное чувство абсолютно несовместимо ни с каким “украшением”, ни с какими благочестивыми словесами. И когда христианство становится украшением, а не красотой, благочестием, а не верой, оно выдыхается».

«Снимая маску, “шокируешь” людей: как это он стал самим собой? А маской исправляется все: и то, что говоришь, и то, что делаешь. И как легко растворить личность в маске и полюбить эту маску…».

«…Христианство есть всегда проповедь — то есть явление того, другого, высшего плана, самой реальности».

«Христианство требует, абсолютно требует простоты, требует «светлого ока», «зрячей любви». Оно извращается всюду, где есть надрыв, где “естество на вопль понуждается”».

«Все выбираем себе в “предании“, что нам по вкусу: кто Древнюю Русь (старобрядчество), кто Паламу, кто Афон <…>, но я не вижу “пользы” от этой монашеской диеты, безостановочно преподносимой людям в качестве какой-то самодовлеющей “духовности”. Мой опыт таков: как только люди решали эту “духовность” вводить в свою жизнь, они становились нетерпимыми, раздраженными фарисеями. Я ни секунды не отрицаю реальности, подлинности монашеского опыта (Добротолюбие, “старцы” и т.д.). Я только убежден, что, как и богослужение, как и почти все в церковной жизни в наши дни, он “транспозицируется” и воспринимается в другом ключе, в ключе, прежде всего, того психологического эгоцентризма, что составляет основную тональность нашей эпохи».

«Так, например, один из основоположников протестантизма Кальвин в самый центр своего понимания христианства поставил учение о предопределении, согласно которому одних от самой вечности предопределил и избрал Бог к спасению, а других к гибели. Но, конечно, не может наша христианская совесть принять это страшное учение. Сказано нам словами апостола любви: «Бог – любовь есть» (1Иоан.4:8). Сказано, что Он послал Сына Своего, чтобы ничто не погибло, но все было спасено. «…» вера есть дар Божий, и дар этот дан всем, действительно каждому человеку, как и сказано в чудной церковной молитве о свете Христовом, просвещающем всякого человека, грядущего в мир.»

«Если кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него» (Мар.10:15). Что это значит? Это значит, прежде всего, что ребенку свойственно саму жизнь воспринимать как некий рай, что в его восприятии все целостно, радостно, все – доверие, и это значит, в глубочайшем смысле этого слова, – вера. Только эта вера еще не отделена от жизни, еще не противостоит  ей, она и есть то доверие, которое ребенок оказывает всему и всем, веря, что от всего и от всех к нему только любовь. И мы все знаем, как вместе с детством нарушается эта целостность, как входит в жизнь опыт зла, знание зла, разделения, горя, страдания. И вот тут, где-то около этого решающего момента человеческой жизни и начинается страшный бой за душу человека, и прежде всего за сохранение или утрату им первоначального опыта и самой жизни, и мира, и других людей как дара, как чего-то свыше, чего-то, исходящего из таинственного и светлого источника. Тут в какой-то момент все висит на волоске, и одна минута, одно слово или, может быть, отсутствие одного слова могут оказаться решающим.»

«Борьба за власть —  квинтэссенция падшего мира. Чтобы спастись, нужно бежать власти. Какой бы то ни было, всякой… видимой и невидимой (например, власти над  душами). Я готов думать, что в этом мире всякая власть — от дьявола. Как человечны люди, никакой власти не имеющие и ни на какую власть не претендующие».

«Удушающая тоска капитализма, «потребления», нравственная низость созданного ими мира. Я не сомневаюсь, что то, что идет на смену («левое»), еще страшнее и ужаснее <…> Первородный грех демократии — так, во всяком случае, мне кажется — это ее органическая связь с капитализмом».

«Может быть, это и есть основное духовное свойство всякой — в том числе и религиозной — буржуазности: закрытость к “трагизму”, на который обрекает, так сказать, само существование Бога <…> И, может быть, действительно “бедность” — центральный символ. И не в экономическом факте “бедности”, а в самом подходе к ней, к восприятию ее. Запад решил, что христианство призывает к борьбе с бедностью <…> И на это уходят все силы души… А христианский призыв совсем, совсем другой: к бедности как свободе, к бедности как “знаку”, что душа ощутила и восприняла невозможный (и потому для мира — трагический) призыв к Царствию Божьему…».

«Если человек гуляет, то потому, что ему это прописал доктор или он вычитал об этом в газете. В сущности, полное неумение наслаждаться жизнью бескорыстно, останавливать время, чувствовать присутствие в нем вечности… Американец, по-моему, боится довериться жизни: солнцу, небу, покою; он все время должен все это иметь under control. Отсюда — эта нервность в воздухе… И тоже эта постоянная направленность внимания на других, какая-то слежка всех за всеми».

«Я не верю в Бога, – говорит неверующий, – потому что вижу слишком много зла, страдания и бессмыслицы кругом. Если бы Он был, Он не допустил бы этого». – «Я верю в Бога, – говорит верующий, – потому что в самом аду зла, страданий и бессмыслицы я встретил и узнал радость, силу и правду веры».

«…суеверие от страха: человек боится. Боится отравы, боится неурожая, боится пожара, боится других людей. «В страхе, – говорит святой апостол Иоанн Богослов, – есть мучение» (1Иоан.4:18).

«Христианство устами святого Серафима Саровского говорит: «Спаси себя, и спасутся около тебя тысячи». Антихристианская  идеология говорит: «Ты не спасешь себя иначе, как, прежде всего, переменой общества и его форм». Там – в христианстве, перемена, преображение самого мира зависит от личности, здесь – в материализме и коммунизме, перемена личности зависит от внешнего преображения общества. Отсюда, идя дальше, вытекает ударение христианства на личной свободе и личной ответственности человека, и, напротив, стремление материалистического коллектива до конца подчинить себе человека, слить его без остатка с партией, обществом, государством и так далее.»

Рискну добавить от себя — мы помним те времена, когда "работал" принцип коллективной безответственности. Не лучшие это были времена в плане созидания души человеческой. Но это мое частное мнение и поэтому никто не обязан его разделять, кроме единомышленников.