Сегодня день был необычайно теплый и солнечный. Прогулка по парку Царицыно принесла большую радость. Фотоаппарат помог сохранить и красоту только-только просыпающейся природы, первых цветов, нежную зелень травы, а пение птиц вместе с музыкой помогли приблизить к реальности этот маленький фильм.

     Она работала в магазине Торгово-производственной фирмы «Океан». В те годы эти магазины обеспечивали жителей Москвы отменными рыбопродуктами. Трудиться в них было  нелегко. Мороженая рыба за полчаса превращала руки в замерзшие ледышки, красные, опухшие  с раздраженной кожей.  А когда «отсылали» на разделку соленой рыбы, то в трещинки на измученной коже рук попадала соль, и нужно было терпеть и работать, терпеть и работать. А потом привозили новый товар. И если была зима, то на открытом дебаркадере, где разгружали машины, лежал снег и дули сквозняки, пронизывая спину как иголками. 12 часов в день на ногах, в холоде, в морозильных камерах или в цехе, где не  было кондиционеров. А летом присоединялся запах окисленного рыбьего жира, который пропитывал не только одежду и волосы, но и кожу.  И все это при зарплате в 89 рублей.

    Возвращаясь домой, на общественном транспорте, Галина часто ловила на себе брезгливые взгляды пассажиров, а некоторые из более нетерпеливых откровенно «зажимали» себе нос, всем видом показывая, как неприлично «так пахнуть». Она была чистюля.  Ежедневно стирала  свою рабочую одежду, постоянно мылась и хранила  по приходе на работу «уличную, домашнюю» одежду в закрытых целлофановых мешках. Но это не помогало.  Запах рыбы непостижимым образом проникал в герметичную упаковку и к концу рабочего дня, переодеваясь, чтобы ехать домой, она опять чувствовала стойкий аромат «рыбьих духов».

    Они жили вдвоем с мужем в нашем Духовском переулке. Детей у них не было. Муж пил. Сильно. Сколько помню, не видела ее улыбающейся. «Сжатое» лицо, готовое  к тому, чтобы отражать нападение. Читать она не любила, да и толку в этом не видела. Ходить одна в гости или кино…. Не принято было жене при живом муже ходить одной. Все свое свободное время она убирала, скребла, мыла, стирала. При том, что муж в течение часа мог превратить этот образцовый, уютный дом в нечто непотребное, ей все равно удавалось тут же восстанавливать все в аккуратном и первозданном виде.  Он не только пил, но и бил ее частенько. Муж был из тех тяжких алкоголиков, которые, выпив, не ложились спать, а начинали «мотать душу».  Каким непостижимым способом он каждый раз находил «болевые точки», понять было невозможно. Но, затрагивая их, издевался изуверски. Я уже тогда понимала, что наблюдала пример  тяжелейшего психологического  рэкета. Он, как вампир, вытягивал из нее здоровье, жизнь, силы. Когда она шла по улице с набитыми сумками, ее лицо было настолько «закрытым», что даже поздороваться казалось  неудобным. Всегда хотелось обойти.

    Потом у него начались «белые горячки». И стало совсем тяжко. Мне было непонятно тогда, как можно терпеть все это. И зачем? Из-за квартиры? Уйти было некуда? Мой юношеский максимализм говорил тогда, что я бы уехала на Северный полюс, пешком бы ушла, чтобы прекратить такую жизнь. Часто ловила себя на мысли, что сержусь на нее: зачем она себя так мучает? Кому нужно это геройство? Порой, пугалась от того, что внутри меня поднималась какая-то мутная темнота, похожая на ненависть и направлялась в его сторону, потому что никакой закон справедливости не мог оправдать того, что я видела изо дня в день. Тогда я еще не понимала, что закон Божией любви выше закона человеческой справедливости. И не могла смириться с тем, что один человек так мучает другого. Он «числился» на заводе, потому что в те годы никто не увольнял «пьющих бузотеров». Их вызывали на профкомы, пугали,  « добровольно-принудительно» лечили в ЛТП, по выходе из которых все возобновлялось. Короче говоря, тогда их «спасали» и «воспитывали».

     И вот  как-то на заводе была очередная диспансеризация. Что-то не понравилось врачу.  Мужа Галины отправили на доследование. У него обнаружили саркому. Вызвали жену. В те годы самому пациенту не говорили правды. Он мог уйти в иной мир, так и не узнав: «от чего?».  Она выслушала врача. Вышла из коридора клинической больницы. Добралась до дома.  И сразу  начала, по обыкновению стирать в большом оцинкованном корыте. Первый раз в жизни я увидела, как она плачет. Молча, без всхлипов. Слезы капали в мыльную пену, а руки терли, терли, терли ворот его рубахи… Он пришел спустя несколько часов, как обычно пьяный, как обычно скандальный, как обычно отвратительный до невозможности. Она молча помогла ему переобуться, подала «любимую» селедку с дымящейся мятой картошкой, политой  топленым маслом. Поставила на стол графинчик с водкой.

   — Знаешь, Петя, если невмоготу, побей меня, — сказала тихо. И села рядом на стул, сложив на скатерти отекшие натруженные руки. Он остановил глаза на ее руках, потом посмотрел ей в глаза и удивленно утих.  Через некоторое время дрожащей рукой пригладил свои  редкие бесцветные волосы и начал неспешно есть. Пить не стал.

   На следующий день она была выходная.  А  его  должны были положить в больницу, но он наотрез отказался. Встал утром, раздражительный, злой, хлопнул рукой по столешнице. Она принесла ему еду и тот же графинчик водки. Выпил залпом стопку. И вдруг заплакал. Как ребенок, всхлипывая, неутешно.

   — Знаешь, мать, я ведь все понял, помирать мне вскорости. Ты вот спала ночью, а я все ходил курить на кухню и думал, как плохо жил с тобой все эти годы. Мучал тебя почем зря. Гад я, гад и есть.

Она тихо ответила:

   —  Что уж теперь. У нас еще есть время пожить по людски. Пойдем с тобой в кино сходим?

И они пошли в кино. Первый раз за тридцать лет. Нарядила его в костюм, давно вышедший из моды  и  широченный галстук, сама прихорошилась. Потом ей в «Океане» дали бесплатную путевку в пансионат. Они поехали вместе на целых две недели. Потом он   уже не мог работать на заводе.  Ждал ее дома. И каждый раз встречал ее с «Океана». Они вместе шли под ручку. Мужики во дворе его останавливали, зазывали в компанию. Он к ним подходил, шутил, и, ссылаясь на сумки в руках, шел домой, как говорили «компанию не поддерживал».

Я тогда была совсем молодой и не могла понять, что за метаморфоза происходила на моих глазах.  Встречаясь с Галиной, я теперь каждый  раз видела, что у нее глаза – синие, синие, ясные, добрые. Из них ушла угрюмость и поселились любовь и боль. Через три месяца Петр ушел в мир иной.

    У меня была преддипломная  практика в другом городе. И ничего о Галине и Петре  я не знала. И вот как-то осенью, уже по возвращении в Москву, к нам зашла Нина, соседка, зашла за луковицей к бабушке. Они присели за стол, и Нина стала рассказывать, как Галина ухаживала за своим Петей в его последние дни.

 — Знаешь, тетя Леля (бабушку звали Леокадия), за генералами так не ходят. Он у нее не только весь в крахмальном был, но и кормила с ложки до последнего, что дите, и брила и стригла. Худющий стал, смотреть страшно, но такой чистый, такой светлый уходил. Чудно, — Нина вздохнула, — всю жизнь мучал-мучал, а перед смертью она к нему батюшку нашего позвала, покрестили его, отсоборовали, причащали каждый день, пока в памяти был. Считай ангелом и ушел. Это за что ему, лихоимцу, такая смерть? И положила его у нас на Даниловском, к своей матери положила. Говорит, что ей теперь двадцать лет жить надо, чтобы и ее туда добавили.  Как с работы придет, так и идет туда, на кладбище в смысле. Чудеса.

  Даниловское кладбище было у нас через дорогу. Близко.  На нем  — Храм в честь Духа Святаго  да наш  Духовской переулок…и совсем рядом Свято-Данилов монастырь. Особое это место в Москве. Особое. И вдруг Петя, приехавший из деревни к  Галине в мужья. Дебошир, пьяница и мучитель. Праведно скончавшийся.

   В шкафу у Галины хранилась коробка, оставшаяся после абрикотинового торта. Любили тогда в Москве эти торты. После того, как Петя не работал года три, никуда не брали из-за пьянки, наконец, взяли его разнорабочим на завод. Галина тогда рассказывала, как он шел домой под  проливным дождем с первой получкой, пьяный, еле державшийся на ногах. И нес ей этот торт, размокший, готовый вот-вот выпасть из под веревок. Это был единственный подарок ей за тридцать лет….

    Они были первыми в моей жизни,  Петр и Галина,  которые дали  строптивой и  по-светски «образованной» девушке,  впервые задуматься   над тем,  что  закон  Божией любви выше закона человеческой справедливости. И что людская  любовь – не однозначна.  И формы проявления ее, тоже не однозначны. Единственная жена у единственного мужа  —   целомудрие? Верность?  Одна из составляющих  любви? Или сила слабой женщины, как Божий дар?

• Христианство, как небесная любовь, возвышает душу человека. Я счастлива: чем меньше надежды, тем сильнее вера. Бог знает, что для нас лучше, а мы нет. В постоянном смирении я начинаю находить источник постоянной силы. ''Ежедневное умирание – это тропа к ежедневной жизни''… Жизнь – ничто, если мы не знаем Его, благодаря Кому живем.

• Чем ближе душа приближается к Божественному и Вечному Источнику Любви, тем полнее раскрываются обязательства священной человеческой любви, и тем острее укоры совести за пренебрежение к малейшим из них.

• Любовь не вырастает, не становится великой и совершенной вдруг и сама по себе, но требует времени и постоянного попечения.

• Истинная вера проявляется во всем нашем поведении. Это как соки живого дерева, которые доходят до самых дальних веточек.

• Основа благородного характера – абсолютная искренность.

• Истинная мудрость состоит не в усвоении знаний, а в правильном применении их во благо.

• Смирение не в том, чтобы рассказать о своих недостатках, а в том, чтобы вынести, как о них говорят другие; в том, чтобы слушать их терпеливо и даже с благодарностью; в исправлении недостатков, о которых нам говорят; в том, чтобы не испытывать неприязни к тем, кто нам о них говорит. Чем смиреннее человек, тем больше мира в его душе.

• Во всех испытаниях ищи терпения, а не избавления; если ты его заслуживаешь, оно скоро к тебе придет… Иди вперед, ошибайся, падай и снова вставай, только продолжай идти.

• Религиозное воспитание – самый богатый дар, который родители могут оставить своему ребенку; наследство никогда не заменит это никаким богатством.

• Смысл жизни не в том, чтобы делать то, что нравится, а в том, чтобы с любовью делать то, что должен.

• Для большинства из нас главное искушение – это потеря мужества, главное испытание наших сил – в монотонном ряде неудач, в раздражающей череде прозаических трудностей. Нас изматывает дистанция, а не темп. Двигаться вперед, выбирая правильный путь, пробираться к слабо мерцающему свету и никогда не сомневаться в высшей ценности добра, даже в малейших ее проявлениях – это обычная задача жизни многих, и, выполняя ее, люди показывают, чего они стоят.

• Самопожертвование – это чистая, святая, действенная добродетель, которая увенчивает и освящает человеческую душу.

• Чтобы взойти по великой небесной лествице любви, надо самому стать камнем, ступенькой этой лествицы, на которую, поднимаясь наверх, будут ступать другие.

• Религия, которую вдохновляет слово Христа, — солнечная и радостная. Радость – это отличие христианина. Христианину никогда не следует впадать в уныние, никогда не следует сомневаться в том, что добро победит зло. Плачущий, жалующийся, напуганный христианин предает своего Бога. Неисчислимыми путями проявляется в жизни слово Христа, запавшее в сердце. В беде оно приносит нам утешение, в минуты слабости – силу.

• Важный труд, который человек может сделать для Христа, — это то, что он может и должен делать в своем собственном доме. У мужчин есть своя доля, она важна и серьезна, но истинным творцом дома является мать. То, как она живет, придает дому особую атмосферу. Бог впервые приходит к детям через ее любовь. Как говорят: ''Бог, чтобы стать ближе всем, создал матерей'', — прекрасная мысль. Материнская любовь как бы воплощает любовь Бога, и она окружает жизнь ребенка нежностью… Есть дома, где постоянно ярко горит лампада, где постоянно говорят слова любви ко Христу, где детей с ранних лет учат тому, что Бог их любит, где они учатся молиться, едва начав лепетать. И, спустя долгие годы, память об этих священных мгновениях будет жить, освещая темноту лучом света, вдохновляя в период разочарования, открывая секрет победы в трудной битве, и ангел Божий поможет преодолеть жестокие искушения и не впасть в грех.

• Как счастлив дом, где все – дети и родители, без единого исключения – вместе верят в Бога. В таком доме царит радость товарищества. Такой дом, как преддверие Неба. В нем никогда не может быть отчуждения.

От всего сердца благодарю всех вас за поздравления с праздником!

От всего сердца поздравляю всех со светлым праздником Воскресения Христова!

Милости Божией и  помощи Божией во всех благих делах!

ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ! ХРИСТОС ВОСКРЕСЕ!

Христос воскресе из мертвых,
смертию смерть поправ,
и сущим во гробех живот даровав.

В избе пахло "сладким хлебом" — куличами. Бабушка встала чуть свет и Сашенька проснулась вместе с ней. Счастливое это  время — ожидание Пасхи. А сначала был пост. И бабушка в черненьком платочке все ходила на службы. Сашенька тихо жалась к ее ногам в огромном золотом Храме. Там было столько Святых! Самым любимым у Сашеньки был Сергий Преподобный. Он всегда смотрел на нее добрыми и строгими глазами. И Сашенька боялась разлениться пока шла служба.

    — Молись, деточка, — тихо шептала бабушка, — молись Господу за маму твою, папу, всех сродников.

И Сашенька послушно молилась, поглядывая на Преподобного. Правильно или нет? От сердца или просто так? Бабушка Варя говорила, что все молитвы исходят из сердца. И тогда Господь слышит эту молитву. Сашенька не понимала, как это — из сердца? Она  очень старательно повторяла слова выученной молитвы и думала, что, когда так стараешься — это и есть из сердца.

    А потом они шли домой. Бабушка Варя хлопотала по хозяйству, а Сашенька ей помогала. Иногда она думала:"У меня никого нет в целом свете, кроме бабы Вари. Она все плачет и говорит, что помрет. А ну-ка и взаправду помрет? " Но от таких мыслей сразу начинало щипать в глазах, откуда ни возьмись, появлялись слезы. И, чтобы не испугать бабу Варю, Сашенька быстро убегала в чулан, где можно было незаметно отплакаться на свободе.

   Своего отца Сашенька никогда не видела. Баба Варя ей рассказывала, что он был очень хороший, добрый и бесхарактерный.

    — А характерный, это что? — спрашивала Сашенька.

   — Ну, это когда человек твердый, знает, что хочет, не дает себя с пути сбить, —  старалась объяснять баба Варя.

    — ААААА, — тянула глубокомысленно Сашенька, хотя очень смутно понимала, что такое "твердый" и что такое "путь". Правда деда Митя говорил, что путь — это рельсы, по которым ходят электрички. Но тогда становилось совсем непонятно, зачем отцу нужны были пути?

    А вот мама… Ее портрет висел над  диваном, где спала Сашенька.  На нем была нарисована красивая белокурая девушка с большими серыми глазами. Вокруг головы уложена толстенная коса, а в ушах блестели яркие зеленые камешки. Баба Варя говорила, что они называются — серьги. Когда Сашенька вырастет, она отдаст ей мамины серьги, "взденет" и будет красота.

    Маму Сашенька тоже никогда не видела. Она уехала за отцом, когда  девочке исполнился месяц отроду. И сгинула, как говорила баба Варя. По маме Сашенька очень скучала. Один раз ей приснился сон. Гуляют они с мамой по лугу, цветов там  —  видимо-невидимо: и колокольчики и ромашки и иван-чай и кукушкины слезки. Мама такая красивая в ярком сарафане и у Сашеньки такой же, только маленький. Они цветы собирают и мама учит, как венки плести. А потом туча налетела  и сильный дождь пошел. И видит Сашенька, что мамы нет, она одна стоит в поле; молнии сверкают, гром гремит, страшно до жути…. И закричала она: "Мама, мама!" И проснулась. Рядом с собой увидела бабу Варю, которая испуганно гладила ее по голове и приговаривала: "Будет, будет, это не взаправду, сон только". Долго потом плакала Сашенька, потому что никак не могла понять, куда делась мама….

    А завтра — праздник. Завтра  Христос Воскреснет!  И они с бабой Варей пойдут сегодня святить куличи и яйца. Сегодня баловать нельзя и всех старших слушать нужно. Сегодня к деду Мите в избу сходят. И ему гостинец из Церкви принесут. Потому как он с одной-то ногой сам не сможет сходить. Они его и порадуют с бабой Варей.

    — Уже пора вставать? — прокричала она звонко.

    — Ишь ты, птица ранняя, — раздался с кухни голос бабушки. — Поспала бы еще, не ровен час до вечеру не выдержишь и всю Пасху проспишь.

     — Нет, не просплю, — засмеялась Сашенька, — я уже большая. Ты мне зачем валенки поставила? Что-ли зима?

     — Ну, зима не зима, а пол студеный еще. Воздух теплый, а земля не прогрелась, одевай не разговаривай. В Церковь пойдем, сапожки тебе надену, покрасуешься.

Сашенька быстро оделась и побежала в сени умываться. Вода в умывальнике была теплая, баба Варя постаралась. Сашенька вернулась в горницу и стала ждать. Совсем немного осталось до праздника! Вот сейчас они пойдут в соседнее село, а там отец Владимир поставил большие столы возле Храма, а на них  все наставили куличи, пасхи, яйца крашенные, да все свечки кругом. Батюшка  будет кропить святой водой всю эту вкусную красоту, а потом это есть станут, святое, освященное, что Бог благословил. Сашенька взглянула на портрет мамы: "Если ты приедешь, будешь с нами трапезовать, я тебе самое красненькое яичко отдам. А еще я тебе свой шарфик подарю, что мне на именины баба Варя привезла с райцентра.Приезжай, тебе у нас хорошо будет. Что тебе одной?" — Тихо шептала она слова, которые столько раз проговаривала "про себя".

    Баба Варя вошла в горницу торжественная в ярком платке "в розу". Она всегда его одевала на праздники. И Сашеньку повязала розовым платочком. Взяли они сумку с куличами , пасхой и яйцами  и пошли в Вознесенское, в Храм.

   По широкой дороге, посыпанной гравием, тянулся к Храму народ. Радостный, добрый, все тихо улыбались, громко не смеялись, грех пока. Чинно  крестились, шли за ограду Храма к столам и выкладывали из сумок кто что принес.

   Отец Владимир шел к столам широкими шагами. В руках держал крапило, а позади не отставал дьякон, у него в руках была большая серебряная чаша со святой водой. Сашенька стояла рядом с бабушкой, едва доставая носом до стола.

    — Ишь, Варвара, подросла внучка-то, о прошлом годе головой до столешницы не доставала, — улыбнулась тетка Марфа, бабушкина подружка.

    —  Ей и положено расти, — баба Варя погладила Сашеньку по голове — Когда батюшка будет стол кропить, ты не пугайся, если на тебя попадет. Пусть. Это хорошо. К доброму это. Не бойся.

    —  Я не побоюсь, —  ответила ей Сашенька.

И не успела она сказать, как разноцветные, сверкающие  в лучах весеннего солнца мелкие брызги Божией Святой воды дождиком посыпались на ее розовый платочек, личико, курносый носик, курточку.

    — Будто под дождик попала, — улыбнулась бабушка.

А потом они с теткой Марфой  пошли поговорить с батюшкой насчет ночной службы, а Сашенька потихоньку вошла в тишину Храма. Там перед Царскими Вратами, в цветах, лежал Христос. Мальчик-алтарник тихо читал непонятные Сашеньке слова. Она хорошо знала этого мальчика. Он был озорник, так говорила тетка Марфа. Но сейчас , с приглаженными вихрами, серьезный, он совсем изменился, не узнать просто. Сашенька посмотрела на Преподобного. В уголках его глаз собрались лучики. От того глаза были добрыми-добрыми. И она тихонечко встала на колени. Глубоко вздохнула, будто  в ней не мог уместиться и весь этот огромный золотой Храм и Христос, Который жил здесь всегда. "Это Он только теперь лежит, — думала Сашенька, — а очень скоро Он оживет, встанет и все запоют Христос Воскрес! И тогда все изменится, потому что все станут счастливыми. Разве можно иметь огорчения, когда Бог с тобой?

   И из глубины своего чистого и маленького сердечка она вдруг тихо прошептала:

   — Ты скоро будешь с нами. И с бабой Варей и теткой  Марфой и дедом Митей и со всеми, со всеми. А, значит, и с моей мамой. Покажи ей Себя и Свой рай. Она, наверное, не знает.  Она добрая, Ты покажи и она поверит.

Варвара нашла внучку в Храме. Сашенька стояла на коленочках возле плащаницы. Приложившись ко Христу, бабушка взяла девочку за руку:

   — Нам пора до дому, Сашенька, — сказала она тихо. — Перекрестить, приложись, перекрестись, пойдем, — подсказывала она внучке.

Сашенька, выйдя из Храма, зажмурилась. Солнце, теплое, яркое грело и слепило, воздух был такой "вкусный". А там, в Своем доме, в Храме, был Бог, который тоже скоро выйдет на улицу, на солнышко и будет радоваться вместе со всеми и всем будет хорошо. Сашенька повернула голову : "Про маму не забудь, ладно?" — попросила она еще раз.  И сойдя с паперти зашагала назад в деревню.

   — Баба Варя,  — спросила она бабушку вечером, — ну почему ты меня с собой не берешь? Мне страшно будет в избе одной. Я тебе мешать не буду.

   — И давай с тобой даже говорить об этом не станем, — строго ответила бабушка, —   кого тебе бояться? Спать будешь. Мала ты еще ночь стоять, а потом четыре версты со мной топать по ночному холоду. И давай не спорь.

Сашенька по опыту знала, что когда бабушка так говорит, спорить бесполезно. 

   В девять вечера бабушка положила ее спать на печку, а сама пошла в церковь. Сашеньке не спалось. Барсик куда-то запропастился еще с той недели. Все с ним  было бы веселее. Она выглянула из-за занавески. В углу над столом светилась лампадка перед ликом Христа. "Вот буду глядеть и  страшно не станет," — подумала Сашенька. В окно тихонько постучали. "Ой,- Сашенька накрыла голову одеялом, — пусть думают, что никого в избе нет.  Постучат-постучат да и пойдут дальше", — утешала она себя.  Стук прекратился. Но в сени кто-то вошел. Потом тихие шаги прошли в кухню и вот открылась дверь в горницу. Щелкнул выключатель, залив комнату ярким светом. Сашенька тихонько посмотрела из-за занавески. У стола стояла худенькая, белокурая женщина с очень длинной косой. Она резко обернулась.

   — Мама! — босая девочка спрыгнула на лавку, потом на пол и крепко обняла маму, не доставая ручками даже до ее плеч.

Молодая женщина,  уже поднимала ее на руки:

   — Сашенька, девочка моя.

Она прижимала к себе дочку, чувствуя, что они теперь  —   то одно целое, которое  уже нельзя будет разделить.  Обхватив маму за шею Сашенька оказалась лицом к Образу. Господь смотрел на нее из Своего далекого мира и вместе с тем был здесь с ними…

  — Мама, — Сашенька погладила рукой светлые густые волосы, — Христос Воскрес!

  — Воистину Воскрес, доченька!