"Любовь, милость и смирение отличаются одними только наименованиями, а силу и действия имеют одинаковые. Любовь и милость не могут быть без смирения, а смирение не может быть без милости и любви," — эти замечательные строчки принадлежат преподобному Амвросию Оптинскому.
Чем больше читаешь Святых отцов, тем сильнее понимаешь, что они смотрели и видели мир глазами любви, милости и смирения. «Чистое око», как хорошо отлаженный инструмент, может передавать музыку благодатной глубины Божьего мира, красоту его звучания, одаривая кротостью, тихостью, прощением и долготерпением. И наоборот, расстроенный рояль, не способен извлечь чистый музыкальный звук, а выдает какофонию за мелодию.
Сегодня, в век самолюбия и властолюбия, смиренный человек, безмолвный и незаметный, выглядит «почти юродивым». У него может не быть «общественной позиции», он будет безразличен к народным стечениям и волнениям, он, практически, не социален. А внутри него «дышит сокровенный сердца человек». В нем жива совесть, голос которой обучает никого и ни в чем не обвинять. И себя не оправдывать. Чистый сердцем, смиренный во всякое время, спокоен. Испытывая благоговейный трепет перед Богом, он не боится жизни с ее, порой, грозными событиями и испытаниями. Он уповает на Отца Небесного, ощущая подлинное сыновство, а не бунтующее рабство. Святые отцы пишут, что бывает два типа смирения: от покаяния и страха и от любви ко Господу. В первом случае это будет глубина раскаяния, слезный плач и сокрушение сердца, а во втором случае – смиренная радость и великая простота сердца, похожие на младенческие. Все они в один голос говорят, исходя из личного опыта ( и какого опыта!), что «сила Божия в немощи совершается»; повторяют великое в простоте и истине — «сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». А еще отмечают, что приобрести смирение личными усилиями не удастся. Это великий дар Божий.
Человек, спутанный по рукам и ногам необходимостью выживать, не может избежать суеты мира, искания денег, власти, карьеры. Отдыхая от трудов «праведных», позволяет себе множество увеселений и развлечений. И жизнь проходит в суете. Изнутри этой суеты мир видится и оценивается искаженно, ложно. Туманится истинная картина Божьего устройства с его красотой и чистотой. Но в какой-то момент сила Господней любви, величественно и славно посещает сердце каждого человека. Она приносит с собой надежду, омывает душу, изгоняет ошибки, обновляет устремления. И Отец наш, милостью Своей, дает нам еще и еще раз новую возможность все начать сначала. С чистого листа.
В деревне со смешным названием « Лукошкино», на окраине, примостилась маленькая избенка. Она была до того стара, что оконца почти касались земли. Пристроенная терраска служила и прихожей и летней кухней. А жила в этом домике старая баба Нюся. Настолько старая, что и лет-то своих не помнила; когда приставали к ней с вопросом о годах, говорила тихонько:
— Ох, дочка, и не помню и счет потеряла.
Старожилы вспоминали, что пережила Анна и революцию и коллективизацию, мужа и сынов на войну отдала, да назад так и не получила. Жила баба Нюся заботами односельчан. И вот что удивительно: возраст у нее был уж очень почтенный, а вот разум ясный. Никаких наших городских склерозов и в помине не было. Огород «в лопату» уже сама не копала. А сеять всего понемногу – сеяла. Сама и урожай для себя растила. Кто придет, полить поможет, когда прополоть, да и то не всякий раз. У всех и своих дел невпроворот. Но ее любили и заходили по очереди. Никогда от нее не слышали ни жалоб, ни ропота. Никогда она никого не корила. Иногда вздохнет тихонько, да скажет в ответ на чужую немощь:
— Не серчай, голубка; как человеку не оступиться, когда в разум-то сразу кто войти может? Ты потерпи. Глупости сами делаются, а вот путное чего — только душа разумная творить может.
И молодые женщины и девчонки любили к ней ходить. Хотя и молчалива была, да слушать мастерица. Слушает внимательно, глаза теплые такие. Помолчит-помолчит, а потом так утешит, что сразу с души камень спадает. И вроде ничего особенного не говорит. Обычное. И смеялись деревенские:
— У нашей бабы Нюси свой секрет имеется, какой душу успокаивает.
Иногда, кто из молодых в село соберется, сажает ее в коляску на мотоцикл да везет в Церковь, по пути, значит. Для нее это праздник из праздников. Так уж она службы любила.
И жил в этой же деревеньке Валька. Красивый парень, да «спорченный», как говорили старушки. Пить начал чуть не с малолетства. И отец его пил, да помер, и дед пил. Мать с ними со всеми замучалась. Бог детей больше не дал. Так одного Вальку-«кормильца» и вырастила. Что ни день – пьет. Да драться стал и сквернословить. Мать ни во что считал, не жалел, деньги забирал, прогуливал с дружками. Придет, бывало мать Татьяна к бабе Нюсе и плачет:
— Ну что же ему, охломону, не живется. Дом справный, сухой, теплый, на электрика выучился, везде к себе зовут поработать. А он, знай, гуляет. И зачем у меня такая судьба?…
Баба Нюся слушает, чаек на травках подливает. А потом, вдруг, скажет:
— Ты, Танюша, его не срамоти. Он у тебя парень завидный. Это теперь он все на излом делает. Ты помолись за него, а пуще за себя, чтобы дал Господь смирение все нести с радостью.
Удивлялась Татьяна:
— С какой такой жизни мне радоваться? Скажешь тоже.
А душа уже успокаивалась, сына прощала, бежала домой, щи варила и терпела до следующего раза.
И вот в один из дней, когда Анна Тимофеевна, наша баба Нюся, спать улеглась, Валька и заявился к ней пьяный, громкий. Стал денег требовать, да по углам шарить, может, что и есть у старушки ценного на продажу. Она присела на кровати, маленькая, сухонькая, волосы белые, лицо все в морщинку, ласковое такое и говорит ему:
— Ты, Валентин, самый красивый парень у нас в деревне, самый ладный. У вас по мужской линии весь род такой. И хорошие и умелые. Все у тебя в жизни переменится. Вот увидишь. Совсем мало времени пройдет, ты у нас в люди выбьешься.
Пьяный был Валька, что понял, что нет. Деньги ее, что в кошелечке на комоде лежали, взял и был таков. А на утро его и еще двух парней еле-еле довезли до районной больницы. Отравились они какой-то плохой водкой, что в сельпо «нелегально» торговали. Ну, тут следствие, суть да дело, еле выжили мужики. Домой вернулись. И с этого времени жизнь Вальки в корне поменялась. Он на водку и смотреть не мог. Правда, злой ходил – не подходи. Прибегала Татьяна к бабе Нюсе, жаловалась, а та ей:
— Потерпи, голубка. Дух этот сразу не оставляет. Погоди. Только ласково, только по-хорошему. Ты еще так будешь сыном утешаться.
«Совсем наша бабушка сдала», — думала Татьяна. Какой спрос со столетней старушки? Разве можно Валькой утешаться?
Шло время, Валька не пил. Позвали его в село в Храме электропроводку новую делать. Загостился он там, а в деревню полгода спустя приехал к матери с невестой. Певчей она была в Храме. А на Красную горку и свадьбу сыграли. Татьяна себя от счастья не помнила. Погостили молодые у матери, да и обратно в село уехали. У жены Валентина там справный дом был. И стал с этого времени Валентин не только в селе работать, но и в Храме Божием алтарничать. А еще через некоторое время приехал он к матери на побывку дьяконом.
Как-то в один из дней зашла Татьяна к бабе Нюсе, чтобы радостью поделиться, у Валентина и Натальи второй сынок народился. А Анна Тимофеевна лежит на кровати, ручки на груди сложила, а в них Крест-Распятие. Спит будто. Обомлела Татьяна, побежала за соседками. Померла, мол, баба Нюся. И одета совсем непонятно как. Только «черницы» так одеваются. И еще Крест в руках держит. Пришли, поплакали. Думают, что же делать? И вдруг видят, под Крестом лежит записка. Достали они, прочитали, что просит она у всех прощения и поминовения. И еще просит послать за отцом Борисом в Троицкую Церковь, чтоб отпеть. А еще, чудеса, отпеть просит монахиню Любовь.
Отпевали бабу Нюсю монашеским чином. Как монахиню Любовь. И сказал потом Валентин, что теперь он понял, что за Любовь его на путь направила. И до сего дня не могут понять все деревенские, как такое могло быть. Жила-была тихая, незаметная бабушка. Всех любила, всем, как мать была. Никого никогда не укорила, не обидела. Молчаливая и добрая, светлая и скромная. Жила незаметно и ушла странницей. И только спустя время поняли, что осиротели и стали к ней на сельское кладбище ходить и по привычке беды свои рассказывать. А еще спустя лет пять стал приезжать служить панихиду второй священник Троицкого Храма о.Валентин.
