С улыбкой….
Александрийский вельможа, большой друг аввы Иллариона, пришел как-то к нему и сказал:
— Ты знаешь, отче, что я сейчас переживаю весьма успешный период в моей жизни. Но удовлетворения мне это не приносит. Напротив того, мне очень трудно бывать любезным и милостивым с теми, с кем встречаюсь, а ведь их множество…
— Никогда не забывай, — сказал старец, — что те же люди, с которыми ты встречаешься в период успеха, встретятся тебе и во время неудач.
Молодой монах, поселившийся в Кельях, пишет письмо своей семье: «Я нашел место, идеальное для тех, кто, подобно мне, ищет уединения. Их тут целые тысячи…»
Один монах пришел как-то поговорить с аввой Лонгином. Он начал свою речь так:
— Отче, мой опыт… Старец его перебил:
— Слишком часто опыт — синоним наших ошибок…
Монаху, который слишком восхвалял одного старца, авва Макарий сказал: «Послушай, брат, часто мы восхваляем других в меру того почета, который нам из-за них достается».
Молодому монаху, который говорил, что хочет следовать своим наклонностям, авва Илларион сказал: «Хорошо следовать своим природным наклонностям, если они влекут нас к небу!»
Один монах спросил старца:
— Как можно узнать о том, являюсь ли я мудрым, разумным и добродетельным?
— Знать, что следует делать — это мудрость. Знать, как это делать — разум. А делать — добродетель.
До того, как стать монахом, авва Лонгин работал в мастерской корзинщика. Каждый день он должен был сплетать по пятнадцать корзин. Однажды, работая весьма усердно, он сплел целых двадцать корзин.
— Разве мне не полагается дополнительной платы за эти корзины? — спросил он хозяина.
— Да, — отвечал хозяин, — но ты ведь знаешь, что говорится в Библии: «В поте лица твоего будешь добывать хлеб свой».
— Нигде, однако, не говорится, что я должен также добывать и твой! — возразил Лонгин.
Главным недостатком одного молодого монаха была рассеянность. И вот однажды старец решил послать его в Александрию:
— Ступай к аптекарю Эристу и скажи ему, чтобы он дал тебе один фунт памяти.
Несколько дней спустя молодой монах вернулся с пустыми руками.
— Отче, — сказал он, — у аптекаря не осталось больше памяти, но он просил передать, что у него есть для тебя пуд терпения!
Многие отцы-пустынники прожили долго, иные даже больше ста лет. Авва Исайя был одним из таких отцов. В день его столетия один брат, намного его моложе, пришел к нему и сказал:
— Я пришел поздравить тебя, отче, с твоим столетним юбилеем, и я надеюсь, на будущий год мы справим вместе твой сто первый юбилей.
— Я тоже на это надеюсь, — отвечал старец, — ибо, как я погляжу, здоровье у тебя превосходное.
Однажды в Скитской пустыне случилось неслыханное — дождь лил целых три дня подряд. Молодой монах, испугавшись, спросил у старца:
— Отче, а вдруг это новый потоп?
— Не может быть, — отвечал старец, — ибо бесплодность первого убедила Бога не насылать второй.
Один старец сказал: «Всевышний дал нам двое ушей и только один рот для того, чтобы мы говорили вдвое меньше, чем слушаем».
— Ты совсем теряешь память, — сказал один монах старцу.
— Ну да, — отвечал тот, — и притом так основательно, что получаю от этого даже немалую пользу: много раз я радуюсь одному и тому же, словно впервые.
Один монах сказал:
— Женщина есть существо поверхностное.
— Это так, — ответил старец, — но нет ничего более бездонного, чем поверхностность женщины.
Один старец сказал: «Безмолвие — одно из самых драгоценных украшений женщины. Вот почему она так редко выставляет его напоказ».
Один монах ходил повсюду, утверждая, что нет никого хуже него. Авва Димитрий тогда заметил:
— Этому брату вовсе незачем так умаляться, не настолько он велик.
Один старец сказал: «Существуют болезни, которые незачем лечить, ибо только они способны предохранить от других, гораздо худших».
Один старец из Скитской пустыни имел дар пророчества, и много людей приходило к нему. Но вот однажды он заперся в своей келье, не желая больше никого видеть, и стал проводить свои дни в полном молчании. Через год и один день авва Исарий спросил его:
— Брат, почему ты решил перестать пророчествовать?
— Потому что я понял, что для того, чтобы быть пророком, достаточно быть пессимистом, — отвечал старец.
Один старец сказал: Нужно убить гордыню, не ранив. Если ее ранить, она не умирает».
Одному монаху, который постоянно жаловался, авва Макарий сказал: «Ты несчастен? А ты подумай, каково будет жирафу, если у него заболит горло, или сороконожке, если у нее появятся мозоли!»
Одного старца как-то спросили:
— Почему это, отче, всякий раз, когда брат, живущий с тобою в келье, принимается петь псалмы, ты высовываешься в окно?
— Чтобы никто не подумал, что я его истязаю!
Когда великий Антоний был на пороге смерти, он услыхал, как один из братьев сказал о нем:
— Он был столь же велик, как Моисей!
Тогда он приоткрыл один глаз и произнес:
— Как ты далек от истины, брат! Ведь Бог не спросит меня на том свете: «Почему ты не был как Моисей?», но: «Почему ты не был Антонием?»
Когда авву Поемена попросили поговорить о молитве, он сказал: «Никто не может говорить о молитве, если он не молится. Если же он молится, у него нет ни малейшего желания об этом говорить».
Авва Илларион как-то сказал: «Быть грустным — это значит все время думать о самом себе».
